Дороти Мэкардл - Тайна «Утеса»
— Но что ты, собственно, видела?
— То лицо с картины.
— Кармел? Эту страшную, изможденную физиономию?
— Нет, с другой картины, с первой. — Памела была уже мертвенно-бледная, даже губы побелели. Я тоже с трудом ворочал языком. Тем не менее я пытался объяснить ей:
— Это даже не галлюцинация, а довольно обычное явление — мозг или сетчатка глаза сохраняют увиденный тобой предмет.
— Но лицо, которое я видела, было не совсем такое, как на картине.
— Что ты хочешь сказать?
— Оно было печальное. Молодое и нежное, каким изображено на картине «Рассвет», но глаза смотрели трагически, с мольбой. Жалко, что видение исчезло.
— Ты говоришь, ты как раз засыпала?
— Да.
— Ну что ж, тогда все вполне естественно…
— А холод здесь сейчас тоже естественный?
— Конечно, нет.
Выносить этот холод уже не хватало никаких сил, опять возникло ощущение слабости, будто кровь стынет в жилах, и невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой, но я собрался с духом…
— Пойду погляжу, что там.
— И я с тобой, — отозвалась Памела, но оба мы не шелохнулись.
— Утра уже недолго ждать, — прошептала Памела, дрожь пробирала ее с головы до ног, да и у меня зуб на зуб не попадал. Я прикидывал, что сейчас призрак уже, наверно, спускается по лестнице. Хотел бы я увидеть, наконец, лицо привидения. Больше мы не сказали ни слова, но навалившаяся на нас тяжесть постепенно рассеивалась, стало теплеть, и мне сразу сделалось стыдно.
Я выглянул и доложил Памеле, что вокруг все спокойно.
— Сперва запах мимозы, потом холод. Сначала плач, потом опять же холод. Не могу понять, как это связано, — устало проговорила она и ушла к себе.
Лежа в теплой спальне, я размышлял о Стелле, этот плач растравил меня, и я терзался, представляя, как она несчастна и одинока. Лежит, наверно, без сна, с ноющим сердцем и страдает оттого, что дух у нее раздваивается. Но я-то не в состоянии бы лежать без сна, измученный я крепко заснул.
* * *Все утро в доме шла суета. Мы совсем забросили свой «Утес» — Памела была занята, а у Лиззи, как она призналась, «не лежала душа наводить красоту» раз мы все равно, похоже, скоро уедем. Но гости есть гости, никуда не денешься.
Больше мы не станем делать хорошую мину при плохой игре, ни в детской, ни в мастерской никого из приезжающих помещать нельзя. Тем не менее и в той и в другой комнатах запылали камины. В мой кабинет поставили кровать для мистера Ингрема, Макс должен был поселиться в моей спальне, а я собирался ночевать на диване в гостиной.
Пока Лиззи «вылизывала» комнаты для гостей. Памела готовила поздний ужин — суп с пирожками Она была молчалива и напряжена, ее снедало беспокойство за Стеллу. Я позвонил Скотту, но его не было дома Я даже доехал до него, но узнал, что доктор еще не возвращался.
Был базарный день, и я поехал за цветами и фруктами. Сердце у меня сжалось при виде великолепных георгинов. Ведь даже цветы послать Стелле я не мог. Мне было предписано «исчезнуть с горизонта». Оставалось только тешиться горестно-сладкими воспоминаниями — представлять себе ее застенчивое, залитое румянцем лицо, и то, как нежно и доверчиво она обращалась ко мне тогда: «Мистер Фицджералд».
Вскоре после полудня позвонил Скотт. Первые же его выпаленные скороговоркой слова принесли нам громадное облегчение.
Памела была права. Стелла выпутывается, она молодчина. Не удивляйтесь, если я до воскресенья звонить не буду, у меня тяжелый больной. И простите за то, что вчера я излил на вас свои огорчения!
Стелле лучше! Страх, который давил на нас, подобно рухнувшему потолку, и обрекал на беспросветную тьму, вдруг развеялся, нам открылись широкие просторы, а над головами засияло небо. Все остальное ерунда! Стелла снова прежняя — но какая из прежних? Дочь Мери, обещавшая «всегда вспоминать о нас с благодарностью»? Или моя любимая, плакавшая из-за того, что я мог погибнуть? Впрочем, и это неважно, больше она не страдает, страшная угроза, нависшая над ней вчера, миновала, а уж теперь время, отдых, ее собственная выдержка и наши старания сделают свое дело.
Памела весело засновала по дому, как будто и не расстраивалась только что. Купаться было нельзя — на море штормило, но зато мы отправились на прогулку к высоким утесам на южном берегу. Памеле давно хотелось увидеть отсюда, как бушует и бьется о скалы Атлантический океан, и день выдался как раз подходящий — сильный ветер, бегущие по небу тучи и проблески солнца. Длинные океанские волны с бешеной яростью набрасывались на утесы, взметая вверх сгустки ослепительной пены. От их свирепости и рева захватывало дух. Нас продувало насквозь, очищая душу от ночных кошмаров. На щеках у Памелы заиграл румянец. Теперь со свежими силами она была готова спокойно выдержать предстоящий нам вечером сеанс.
Вернувшись домой, мы, не спеша, пили чай, слушая по радио какую-то легкую музыку, потом молча сидели у камина. Я очнулся от дремоты и увидел, что вся комната, словно шампанским, залита светом заходящего солнца. Закат предвещал ветреную погоду. Но его золотистое сияние казалось символом покоя и мира. И мне подумалось, что еще много лет я буду просыпаться в этом кресле, видеть эту освещенную вечерним солнцем комнату и следить, как солнечный зайчик пробирается по столу к цветам в вазе, чтобы через минуту они вспыхнули яркими красками.
Но пришло время задернуть занавески, и по мере того, как сумерки сгущались и близилось прибытие гостей, нас начало охватывать беспокойство. Памела снова не могла усидеть на месте. Я прекрасно понимал, что предостережение отца Эпсона и упомянутая Скоттом «шизофрения», удваивали ее тревогу перед сеансом спиритизма. Она пожаловалась:
— Почему-то не могу сосредоточиться! Как же я буду участвовать в сеансе? А ты не волнуешься?
Встречать гостей предстояло Памеле — мы не могли уехать вдвоем — в доме топились камины, — а оставлять Памелу в «Утесе» одну я не хотел. Она отправилась на станцию в половине десятого. К этому времени Лиззи уже отбыла на ферму.
Я очистил от книг свой стол, он был низкий, круглый и, вероятно, как раз подходил для сеанса, затем выставил на площадку диван из спальни Памелы, принес в холл соломенные стулья, подложил поленьев в камины и притащил побольше дров. Потом я засел за наш дневник. Мне хотелось довести записи до сегодняшнего дня, добавить выводы, которые мы для себя сделали, и вопросы, до сих пор ставившие нас в тупик.
Памела уже занесла наблюдение прошедшей ночи и рассказала о том, что ей привиделось в спальне, добавив при этом: «Сначала я решила, что это галлюцинация, теперь не уверена — и лицо, и плач были одинаково печальны». Я не совсем понял, что она хочет сказать этим, и набросал следом: «Рыдания, которые я слышал, звучали по-разному, одни бурные, исполненные смятения, другие тихие и безнадежные, словно утомленные. Тихие кажутся более реальными, чем бурные». Бурные похожи на ночной кошмар, вдруг сообразил я, недаром мы их слышим, находясь в полусне.
