Дороти Мэкардл - Тайна «Утеса»
Он шагал взад-вперед по комнате, распаляясь, как в лихорадке.
— Чем? — испугался я. — Куда вы гнете?
— Шизофренией, — изрек он.
Я даже усомнился, правильно ли расслышал, и с трудом заставил себя переспросить:
— Раздвоение личности?
— Вот именно.
Это звучало убедительно. И впрямь закономерный исход для всего происходящего. Только отец Энсон назвал бы это «дьявольским наваждением».
— Да ничего подобного! — возмутился я. — Из-за одного случайного припадка вы делаете такие выводы! Вы сами потеряли голову, дорогой мой. Никакой шизофрении у Стеллы нет.
— Пока нет, но скоро будет. — Скотт знал, о чем говорит, и мне пришлось извиниться.
— А чем лечат шизофрению? Скотт поколебался, потом сказал:
— Я не поручусь, что диагноз должен быть именно такой. Тут скорее даже не раздвоение личности, а сосуществование двоих в одном человеке… или у нее маниакально-депрессивный психоз.
Не помня себя от беспокойства, я закричал:
— Чем это лечат? Объясните, что надо делать.
Скотт уклончиво ответил:
— Обычно врачи этим не занимаются.
Я все понял.
— Да она придет в себя, — дрожащим голосом сказала Памела, — возьмет себя в руки и поправится.
— Только на это и остается рассчитывать, — ответил Скотт. — Я пробовал воздействовать на нее, ссылаясь на состояние деда, объяснил, что он серьезно болен, и это произвело впечатление, она постаралась успокоиться. Умоляла не говорить деду, что нарочно разбила статуэтку, горько плакала. Ну а медальон-то я успел подобрать.
— И что вы сказали капитану? — спросил я.
— То, что она велела, конечно. Не мог же я сказать правду.
— За Стеллой никто не ухаживает? — горестно спросила Памела.
— Теперь у них будет сиделка.
— Меня капитан, наверно, не пустит?
— Вас! — ужаснулся Скотт — Ни за что на свете! Ох, простите, пожалуйста, — опомнился он. — Я совершенно измочален. Уже плохо соображаю.
Он ничего не ел весь день. Поскольку Лиззи ушла на ферму, Памела сама принесла ему на подносе холодное мясо. Доктор набросился на него, как волк. Поев, он согласился выпить и наконец несколько смягчился.
— Зря я все это вам выложил, не положено врачу болтать, — озабоченно наморщив лоб, проговорил он. — Но я не мог иначе, ведь раздирать Стеллу на части никак нельзя. Она погибает. Кто-то из вас должен отступиться. Когда я успокоил ее, она стала послушной, кроткой, и такой ей следует оставаться. Вы двое действуете на нее возбуждающе. Вам надо Исчезнуть с ее горизонта — раз и навсегда.
— Понятно, — согласился я. — Наверно, вы правы.
Памела посмотрела на меня. Такой взгляд бывал У нашей матери, когда у меня болело ухо, словно самое важное на свете было утишить эту боль.
— У Стеллы необычайная сила воли. Она все это преодолеет. Завтра утром она уже будет сама собой.
— А завтра вечером кем? — горько воскликнул Скотт. — Эта дьявольщина периодически повторяется! Больше всего меня пугают именно эти перемены. Вот уже два дня она то святая, то безумная цыганка.
— То святая, то цыганка! — упавшим голосом повторила Памела. Она оперлась на стол, мне почудилось, что сейчас с ней случится обморок. У меня у самого в голове гудело.
— Я позвоню вам утром, — пообещал Скотт и поднялся, собираясь уходить. Он едва стоял на ногах.
Я довез его до дому. Памела поехала с нами, мне не хотелось оставлять ее в «Утесе» одну. Когда мы возвращались, она тихо плакала. Утешить ее мне было нечем. Меня самого мучило тяжелое предчувствие.
Глава XVII
СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС
Мне послышалось, что Памела плачет, и я соскочил с постели. Ей, конечно, было отчего рыдать, но так надрывно и безутешно?
Перед дверью ее спальни я остановился, прислушался. Нет, это не Памела — и на том спасибо. Плач раздавался где-то вдалеке. Я заглянул в мастерскую, там было пусто и, как всегда, неприветливо. Я снова подошел к спальне Памелы, но рыдания затихли, а я уже понял, что плач этот звучал будто в моих воспоминаниях. Памела тихонько позвала меня, и я вошел в ее комнату. С сестрой все было благополучно, она зажгла свет и, накинув на плечи ночную кофточку, сидела в постели, прислушиваясь.
— Слышал? — спросила она.
— Еще бы! И испугался, что это ты.
— Подожди секунду. Давай спустимся вниз.
Ожидая ее на площадке, я снова услышал плач — он доносился с первого этажа, — отчаянный, полный протеста, так безудержно плачут только в юности, не умея примириться с неизбежностью, и хотя я понимал, что вряд ли эти рыдания связаны с реальным горем, они ранили душу.
Памела вышла из спальни и остановилась рядом со мной.
— Это в детской, — прошептала она, уже заколебавшись, спускаться ли.
А мне показалось, что плач изменился, стал затихать. Рыдания становились слабее, будто плачущий устал от привычной, застарелой боли. В конце концов они перешли в тихие всхлипывания.
Мы осторожно спустились в холл и зажгли свет. На секунду я ощутил рядом какое-то движение, хотя, может быть, мне и почудилось. Потом все замерло и воцарилось полное спокойствие.
Однако это спокойствие мне совсем не понравилось — словно мы находились в пустоте, в середине смерча, наши сердца бились замедленно, воздуха не хватало, двигаться стало невероятно трудно. Сделав над собой усилие, мы вырвались из детской, взбежали по лестнице и заперлись у меня в комнате.
— А теперь жди холода, — сказала Памела.
Я дал ей сигарету. Она была бледна, взволнована, но испуга не выказывала. Правда, говорила без умолку, видно, это ее подбадривало.
— Я рада, что наконец и ты услышал плач так отчетливо. Пусть с моей стороны это эгоистично, но очень уж противно, когда не знаешь, можно ли доверять собственным ушам. Знаешь, а нынче ночью у меня, кажется, была галлюцинация! Ты, во всяком случае, безусловно, так это и расценишь.
В комнату стал проникать легкий холодок, но, по-видимому, он был естественного происхождения: мы не чувствовали ни подавленности, ни страха — скорей всего, из комнаты просто испарялся нагретый воздух и тепло, которое отдавали наши тела.
— Только я стала засыпать, — продолжала Памела, — как вдруг вижу, в дальнем углу, в темноте что-то маячит. Что-то зыбкое, как отражение в воде. Я даже решилась заговорить, открыть рот, а оно исчезло, как будто в пруд бросили камень.
Теперь уже Памела дрожала от холода, и я прекрасно представлял себе, что происходит на лестничной площадке, — светящаяся туманная струйка, как змея, поднимается перед нашей дверью.
— Но что ты, собственно, видела?
— То лицо с картины.
