Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки
В баре почти никого не было — время обеда еще не наступило. При нашем появлении Сантьяго оторвался от газеты, и на лице его появилось то, что в любом другом случае можно было бы назвать гримасой отвращения, но у него сходило за улыбку. К нижней губе прилипла черная сигара.
— А, это вы, — обратился он ко мне. — Живой? А я думал, померли.
И, не дожидаясь ответа, Сантьяго вновь погрузился в чтение газеты. Я не был у него в баре с тех самых пор, как заходил сюда с пожирателем огня.
Игбар Зофф отказался от обеда, предпочтя тарелку анчоусов, которые, судя по виду, уже ели. Сам он, кажется, еще не вполне пришел в себя после бутылки красного. Вообще он пребывал в такой стадии запоя, когда физическое воздействие алкоголя уже почти не проявляется и с каждым выпитым стаканом лишь глубже погружаешься в тоску и уныние.
По словам Игбара, он собирался приступить к какой-то новой работе, но, похоже, убеждал в этом скорее себя, а не меня. Речь шла о цикле рисунков, представляющих самые затрапезные винные погребки квартала. Эта хроника в красках должна была стать делом его жизни — так писали свои бордели Тулуз-Лотрек, Дега и Пикассо. Но разговоры о планах на будущее звучали вяло и неубедительно, так, словно Игбару надо было просто что-то сказать, заполнить паузу, а на самом деле он был поглощен иным, более значительным и более мрачным видением — возможно, видением собственной смерти, которая наступит на следующий год.
Я проводил Игбара домой, распрощался с ним и направился вверх по Кардере, затем пересек Лаэтану и вышел на Рамблас. Сгущались сумерки. Наверное, мы просидели с Игбаром в баре дольше, чем мне казалось. Но торопиться было некуда, напротив, я тянул время, словно играя в ожидание чего-то. Я почему-то был уверен, что нынче вечером что-то непременно случится. На Ферран я купил гаванскую сигару и, дойдя до конца улицы, свернул направо, в сторону «Кафе дель Опера». Отсюда открывался вид, о котором я мечтал с самого утра. Во всяком случае, прежде, лениво наблюдая за прохожими, я переживал здесь часы радости и покоя. Найдя свободный столик поближе к окну, я сел, закурил сигару и заказал кофе с коньяком. По залу ловко сновали вышколенные официанты, обслуживая по привычке собирающуюся здесь публику — закаленных в боях, стареющих дам полусвета, богему, оживленно болтающих по-каталански театралов, бойких туристов из Америки и, наконец, просто зевак вроде меня. Пародия на давно уже не существующую жизнь аристократического кафе.
Вскоре меня утомили громкая театральная декламация какого-то явно подчеркивающего свою принадлежность к высшим слоям общества типа за соседним столиком, смех американских студентов и вкус сигары. Я почувствовал, как под рубашкой у меня струйками стекает пот, да и вообще сделалось не по себе. В общем, я расплатился, вышел из кафе, пересек Рамблас и решил поискать более демократичное местечко в закоулках Барио-Чинно. В конце концов, разве не учил меня Игбар, что в городе чудес есть места на любой вкус, любое настроение и любой случай? Дул сильный ветер, и холод проникал под одежду. Я заходил во все бары подряд, знакомые и незнакомые, но нигде не задерживался. Выпил рюмку — и дальше.
Меня все больше охватывало нетерпение. Я пытался ухватить нечто, упорно ускользающее и из воображения, и из памяти. «Раваль» меня не интересовал, как и назойливые проститутки. Я просто переходил из бара в бар. Но в конце концов, заскучав от похожих лиц в разных забегаловках, я двинулся назад. Снова вышел на Рамблас и, петляя переулками, зашел в андалусийский бар, заполненный по преимуществу подвыпившими господами, а еще более дамами преклонного возраста, одна из которых, при звоне кассового аппарата, все порывалась запеть траурную песню. Оттуда я побрел в знакомый винный погребок между Пальма де Сен-Жюст и Авиньо, где заказал графин красного вина и порцию фирменной картошки. Я потыкал вилкой в тарелку, но так и не смог заставить себя проглотить ни единого ломтика картошки. Крепкое красное вино шло легко, но не оказывало никакого воздействия. Я заказал еще графин. Меня попытался втянуть в беседу мужчина в ковбойской шляпе и со шрамом, тянущимся от уха к углу рта. Я хорошо слышал его слова, но желания говорить не испытывал. Поняв это, он выругался и отвернулся. Ну и черт с ним.
Пьян я не был, но еще накануне вечером возникшее странное чувство отрешенности от физического мира вернулось вновь. Призрак не призрак, но по меньшей мере лунатиком я себя ощущал. Я спал на ходу, перемещаясь в сторону площади Реаль, куда неизменно тянет и лунатиков, и призраков. Пробуждались обитатели ночи, и, выходя на площадь, я чувствовал, что попал куда надо. Как обычно, в дальнем ее конце стоял полицейский фургон, готовый принять в свое чрево слишком явных нарушителей порядка или подобрать жертв передозировки, а то и просто прохожих, наглотавшихся зловонного воздуха. По периметру площади стояли скамейки. Я лег на одну из них.
Не знаю уж, сколько времени я пролежал, перед тем как почувствовать дикую боль в боку. Прилагая немалые усилия, я попробовал пошевелиться, но ничего не получилось. Передохнув немного, я предпринял еще одну попытку, вновь безуспешную, и уж закрывал было глаза, когда между мною и ближайшим уличным фонарем выросла фигура полицейского. Позади него стоял напарник.
— С вами все в порядке?
Я покачал головой.
— А в чем дело? Таблеток наглотались?
— Нет, — простонал я, — пошевелиться не могу.
— Встаньте, пожалуйста. — Полицейский явно мне не поверил.
С нечеловеческим усилием я опустил ноги на землю и, опираясь на железную спинку скамейки, попытался привести себя в вертикальное положение. Мне это почти удалось, но в последний момент колени подогнулись, и я рухнул на землю. Первый полицейский наклонился и, сунув мускулистые руки под мышки, приподнял меня, а второй придерживал за плечи, не давая упасть. Да, теперь я хоть и с посторонней помощью, хоть и нетвердо, но все же стоял на ногах.
— «Скорую» не вызовете? — спросил я и добавил без нужды: — Что-то я совсем скверно себя чувствую.
— «Скорая» приедет не скоро. Страховка имеется?
— Нет.
— Ладно, пошли с нами.
Меня провели к фургону и помогли сесть на заднее сиденье. Один из полицейских сел за руль, другой принялся задавать вопросы. Зубы у меня выбивали дробь, по телу пробегала крупная дрожь. Я пошарил во внутреннем кармане куртки и извлек водительские права. Полицейский переписал в блокнот мое имя. После этого я вырубился и пришел в себя лишь в ярко освещенной больничной палате в окружении одетого в зеленое медицинского персонала. Я задыхался. Кто-то прижал мне ко рту кислородную маску. Потом меня везли бесконечно длинным коридором, чтобы в конце концов уложить в постель, накрытую свежими, хрустящими простынями. Смутно припоминаю, что мне велели прижимать покрепче маску, сестра показала, как это делается — надо подложить руку под голову и держать специальную эластичную трубку. Потом я остался один.
