Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы
— А парики он тоже делает? — спросил Тюрлюпэн.
…Ах, как я счастлив был тогда,
Какие нежные названья
Дарили мне уста твои!
Нетленны все воспоминанья…
— Скоблит людям подбородки! Король! Я ошеломлен! — говорил Тюрлюпэн.
…О нашей сладостной любви.
И как я ни вздыхаю томно,
Сердечной муки не уйму…
— Довольно! — крикнула мадемуазель де Лаван. — Ваши стихи, Тирсис, весьма посредственны сегодня. Видела я уже влюбленных, сочинявших лучшие стихи.
Грустные, минорные аккорды исторг из своего инструмента господин де Сент-Эньян и пропел в заключение:
Я опускаю лютню скромно,
Покорный слову твоему.
Потом он встал и произнес, подняв страдальческие глаза к потолку, вздохнув и поклонившись:
— Вы очень жестоки, Клеониса, к преданнейшему из ваших друзей. Вы знаете, что я вас люблю.
— Я это знаю, — сказала девушка и швырнула хлебным шариком в грудь Андромеды. — Знаю, но никогда не придавала значения вашим чувствам.
— Я нахожу, — сказал Тюрлюпэн, — что слова, пропетые этим господином, чье имя я позабыл, заслуживают внимания. Мне жаль, что я не обучен играть на этом инструменте и петь под его аккомпанемент.
— До вашего прихода, сударь, у меня еще была некоторая надежда, обратился к Тюрлюпэну несчастный влюбленный, — но теперь мне приходится опасаться злейших бед. Клеониса любит вас, в этом невозможно сомневаться. Замолвите же ей словечко для меня. Я этого жду от вашей доброты.
Тюрлюпэн дружески похлопал молодого дворянина по плечу.
— Я в этих делах мало понимаю, — ответил он, — однако, вижу, что мадемуазель принадлежит к тем особам, по отношению к которым нужно вести себя настойчиво. Не следует падать духом. Мой совет — попытайтесь-ка взять ее подарочками: подносите ей то цветы, то ленты или перчатки, или скляночки с духами.
— Черт побери! — воскликнул господин де Гюнольде. — Это совсем неплохая мысль. Что вы на это скажете, Клеониса?
— Скажу, — ответила девушка, хлопнув веером по парику Тюрлюпэна, — что этот господин де Жослэн изрядный бесстыдник. Но дворянину, приехавшему из таких далеких краев, нужно многое прощать. Он мне нравится. Я нахожу его очаровательным. Господин де Жослэн, я знаю, что вы меня любите и разрешаю вам признаться мне в этом.
— Клеониса! — простонал господин де Сент-Эньян. — Сжальтесь же надо мною. Вы меня убиваете. Каждое ваше слово пронзает мне сердце.
Господин де ла Рош-Пишемэр поднялся со своего места. Он стоял, скрестив руки на груди, и лицо его, озаренное отблесками огня, выражало злобу и презрение.
— Вот она, любовь наших дней! — сказал он глумливо. — Люди напускают на себя томность, обращаются со слезами на глазах к возлюбленной, падают в обморок, когда ей угодно прогневаться. В какое дурацкое время мы живем! Отцы наши пренебрегали чувствительными словами и влюбленными воздыханиями, и все же их красавицы всегда были готовы танцевать с ними тулузский танец.
Мадемуазель де Лаван слабо вскрикнула от ужаса и негодования и зажала уши руками.
— Постыдитесь! Постыдитесь, господин де ла Рош-Пишемэр! Как смеете вы здесь, в этой комнате, говорить о таких вещах?
— Тулузский танец? — повторил, недоумевая, Тюрлюпэн. — Я прошу простить меня, но я не знаю этого танца.
— Тулузским танцем, — объяснил господин де Гюнольде, — мы называем ту приятную игру вдвоем, при которой победитель и побежденный получают одинаковое удовольствие.
— Серила! — воскликнула в восторге молодая девушка. — Я поздравляю вас! Вы изъяснили грубую, мерзкую и пошлую вещь самыми изящными словами, какие только можно было найти.
— Теперь я знаю, о какой вы игре говорите, — сказал Тюрлюпэн. — Но мы ее называем токадильей. Я часто присутствую при том, как наш господин викарий играет в нее с моим олухом-слугою.
— Как? — воскликнул господин де Гюнольде. — Верить ли мне ушам своим? В нее играет ваш викарий, да еще на итальянский лад, с одним из ваших слуг? Это забавно.
— И лучше всего, — воскликнула девушка, трясясь от хохота, — лучше всего то, что этот добрый викарий позволяет при этом присутствовать господину де Жослэну. Вы это только представьте себе! Что может быть забавнее деревенских нравов!
Тюрлюпэн, к досаде своей, заметил, что сделался предметом увеселения для общества. Он не понимал причины этого веселья.
— Я не знаю, что вас рассмешило, — сказал он, строго взглянув на мадемуазель де Лаван. — Я не нахожу в этом ничего смешного. Это маленькое приятное развлечение, эта токадилья, и больше ничего. А что касается вас, сударь, — обратился он к господину де ла Рош-Пишемэру, чья надменно-глумливая усмешка особенно его возмутила, — что касается вас, то, как мне отлично известно, у вас нет никаких оснований…
— Ну? — произнес дворянин, и усмешка исчезла у него с лица. — Я слушаю и жду. Что хотите вы мне, сударь, сказать?
— Больше ничего, — ответил Тюрлюпэн, потому что только это и ничего больше не сообщил ему герцог де Лаван. — Больше ничего. Это все, что я хотел вам сказать.
Господин де ла Рош-Пишемэр медленно приблизился, остановился перед Тюрлюпэном и стал его внимательно разглядывать. И в тот же миг Тюрлюпэну вдруг стало ясно, что в лице этого дворянина перед ним стоит его гибель, конец его похождения, смерть.
Все умолкли.
— Чем дольше я думаю, — сказал вдруг де ла Рош-Пишемэр, — тем больше убеждаюсь, что вижу вас не в первый раз. Нет, я не ошибаюсь. Мы уже встречались.
Тюрлюпэн смертельно побледнел. Страх душил его. Но он это скрыл и собрался со всеми силами, чтобы повести себя в этот миг по-дворянски.
— Я вас отлично помню, — продолжал господин де ла Рош-Пишемэр. — Я только не знаю, где и когда это было, но вашего лица я не забыл. Вы стояли от меня в двух шагах и так таращили на меня глаза, что мне хотелось приказать своим лакеям вас отхлестать.
Тюрлюпэн выпрямился. То обстоятельство, что не зашло речи о кочане капусты, бритвах и заплатанных башмаках, опять вдохнуло в него мужество.
— Ах, вот что, хорошо, что я это знаю, — воскликнул он. — Вы, стало быть, хотели приказать своим лакеям отхлестать меня. Прекрасно, но вы не на таковского бы наскочили, смею вас уверить. И если бы я не должен был считаться с герцогом де Лаваном, имеющим честь быть моим хозяином…
Господин де ла Рош-Пишемэр показал движением руки, что хочет сделать одно предложение.
