Юн Линдквист - Музыка Бенгта Карлссона, убийцы
Дверь открыта.
В отчаянии я дернул его слишком сильно, и Робин потерял равновесие. Я упал на спину, а Робин, не издав ни звука, приземлился сверху.
— Робин? Робин! Ты в порядке?
Я сел, не выпуская его из рук. Взгляд был отсутствующим, он смотрел куда-то сквозь меня. Я тихонько его потряс:
— Робин, что случилось?
Его голова медленно покачивалась из стороны в сторону, а когда я осмотрел его, то увидел на руке четыре длинных царапины. Их явно оставили чьи-то ногти.
Я поднял его на руки и отнес на кухню. Проходя мимо двери в гостиную, я всхлипнул и крепче прижал сына к себе. Сделав два шага вперед, я заглянул в дверной проем. Над матрасом и скомканным одеялом ничего, кроме крюка на потолке, не было.
— Робин? Все хорошо. Они ушли, — и, как будто кто-то другой овладел моим голосом, я добавил: — Дверь закрылась.
Робин не отвечал. Я уложил его в кровать и укутал одеялом. Он широко раскрытыми глазами смотрел на крюк. Может, видел то, что не видел я? Мерзкий запах потных ног все еще стоял в комнате, окончательно перебив аромат Аннели. Я с отвращением смотрел на крюк. Неужели этот ублюдок не мог хотя бы помыться перед тем, как повеситься?
— Пап…
Я гладил Робина по волосам, по щекам.
— Да, сынок?
— Пап, убери это. Убери.
Я кивнул и облизал губы. У них был кислый вкус, как у потных ног. Когда я встал с кровати, я вдруг понял, что до сих пор голый. Накинув халат, я направился в кухню и достал большие клещи из ящика, где хранил инструменты для дома.
Я вывернул крюк из потолка, но мне не хотелось, чтобы этот проклятый предмет находился в доме. Когда я открыл окно, Робин прошептал:
— Нет, нет, не открывай…
Я закинул крюк так далеко, как только мог, закрыл окно и проговорил:
— Вот теперь хорошо.
— Избавься от него, пап. Ты должен от него избавиться. Я не могу.
— Что ты имеешь в виду, сынок?
— Пианино. Избавься от него. Я не хочу, чтобы оно было в доме.
Я чуть было не сказал, что можно подождать до завтра, ведь у меня не хватит сил вытащить его в одиночку. Но вдруг подумал, что есть куда более простое решение.
Я стоял перед пианино, у которого была откинута крышка, и ноты звучали у меня в голове. Я уже столько раз их слышал, что знал наизусть. Я смог бы даже сыграть эту мелодию, ведь когда я смотрел на клавиши, некоторые из них начинали светиться при звуке нот в моей голове. Я смогу это сыграть, если захочу. Руки неудержимо тянуло к клавишам.
Дум, ди-дум, да.
Только один раз. Или два. Или столько, сколько понадобится.
Когда я положил правую руку на клавиши, чтобы начать играть, ей что-то помешало. Клещи. Я сжал и разжал ручки и смотрел, как открываются и закрываются острые стальные челюсти. Ну, давай же, кусай, слюнтяй.
Я несколько раз моргнул и, выбросив ноты из головы, сосредоточился на клещах. Потом открыл крышку пианино и прошептал:
— Прости меня, Аннели.
За какие-то десять минут я вырвал все струны, и когда для проверки нажал на клавишу, молоточек провалился. Пианино не издало ни звука. Оно умерло.
Потом я взял моток скотча и замотал лентой все шпингалеты, теперь без инструментов окна открыть было невозможно. Повернувшись к пианино, я снова услышал в голове мелодию, и у меня зачесались пальцы.
Я громко расхохотался, сел за пианино и проиграл мелодию. Единственным звуком был глухой стук молоточков.
— Вот тебе, ублюдок, — сказал я, понятия не имея, кого имел в виду.
Я вернулся в комнату, Робин еще не спал. Я рассказал ему о том, что сделал, он кивнул и проговорил:
— Только я все равно не хочу там спать.
— И не надо, — ответил я, ложась рядом с ним на узкую кровать. — Можешь спать здесь, сколько захочешь.
Он взял мою руку и прильнул ко мне, я обнял его и прижался лбом к его затылку. Пошло минут пять, но он все еще был напряжен.
— Ты не хочешь мне рассказать, что случилось?
Робин пробормотал что-то в подушку, я не расслышал:
— Что ты сказал?
Робин повернул голову, его голос был настолько тихим, что мне пришлось почти прижаться к его рту ухом.
— Приходили те дети. Они хотят, чтобы я их нашел. Он убил их.
Я взглянул на дырку в потолке, и меня передернуло, как только я представил себе бледную бесформенную физиономию с пухлыми небритыми щеками. У меня не было никаких сомнений, что я видел именно убийцу. И этот убийца разговаривал со мной.
Бенгт Карлссон. Который плохо кончил.
— Я не хочу этого делать, папочка.
— Ты и не будешь. Ты же не знаешь как.
— Знаю. Они мне рассказали.
Как бы странно это ни звучало, но я понимал, что мы с сыном находимся на грани безумия, и мне стало легче, когда появилось хоть что-то определенное.
Когда Аннели еще была жива, мы с ней посмотрели все серии «Эмиль из Лённеберге»[2]. Робин тогда был напуган рассказами о мюлингах, призраках убитых детей, которые не были похоронены.
Мюлинги. Скажи мне кто-нибудь об этом неделю назад… впрочем, неважно.
Я воспринял всё всерьез. Решил, что мы имеем дело именно с ними, и обрадовался, что у этого безумия есть имя. С тем, у чего есть имя, проще разобраться.
— И где же они? — спросил я.
— В лесу, — прошептал Робин.
— Он закопал их в лесу? — Робин покачал головой. — Что он сделал?
Робин уткнулся в подушку, не переставая мотать головой.
Я осторожно тронул его за плечо:
— Робин? Ты должен мне сказать. Не знаю, что мы сможем сделать, но ты должен сказать. Я тебе верю.
Вдруг он свернулся, как в раннем детстве во сне, и завопил в подушку:
— Это так ужасно!
Я погладил его по спине:
— Я знаю, знаю, что это ужасно.
Робин яростно замотал головой и крикнул:
— Ты и понятия не имеешь, насколько ужасно!
Он тяжело дышал в подушку. Вдох-выдох, вдох-выдох. Его тело поднималось и опускалось в такт дыханию, а я беспомощно гладил его по спине.
Я так боялся, что он подошел к последней черте. Неудивительно, мы оба столкнулись с таким, от чего можно легко сойти с ума.
Вдруг тело Робина обмякло; он перевернулся на спину и бесстрастным четким голосом начал рассказывать, глядя в потолок:
— Этот человек нашел камень. Большой камень. Он отрыл рядом с ним яму. Потом связал ребенка, чтобы тот не мог двигаться. Принес ребенка к яме. У него с собой была такая длинная железная штука. Он принес ее специально, чтобы закатить камень в яму. Прямо на ребенка. Но голова ребенка не поместилась, и он слушал, как ребенок кричит. И тот кричал, потому что ему было очень больно. У него было сломано много костей, из-за того, что его придавило камнем. А тот человек сидел и слушал, как он кричит. Сидел и слушал, пока ребенок не умер. Наверное, целую ночь. Потом он еще чуть-чуть покопал, чтобы ребенок поместился в яму весь, и подвинул камень так, чтобы его не было видно.
