Огюст Дерлет - Возвращение Хастура
Их первые свистящие ноты не были достаточно ясны, чтобы оправдать какие бы то ни было догадки по поводу их происхождения, и мне пришлось вслушиваться в них несколько минут, чтобы понять; зловещий свист или хныканье, вплетавшиеся в общую какофонию, принадлежат чему-то живому, некоему мыслящему существу, ибо через какое-то время они переросли в грубые: и неприятные слова, неясные и неразборчивые, хотя слышно их было хорошо. Туттл уже поставил свечу, опустился на колени и теперь полулежал на полу, приложив ухо к каменной плите.
Повинуясь его жесту, я сделал то же самое и обнаружил, что звуки из-под земли стали более узнаваемыми, хотя и не менее бессмысленными. Сперва я не слышал ничего, кроме невнятных и, вероятно, бессвязных завываний, на которые накладывалось зловещее пение. Позднее я записал его вот так: «Йа! Йа!.. Шуб-Ниггурат…
Угф! Ктулху фхтагн!.. Йа! Йа…Ктулху!»
Но то, что я несколько ошибался относительно, по меньшей мере, одного из этих звуков, я вскорости понял. Само по себе имя Ктулху слышалось хорошо, несмотря на ярость нараставшего вокруг нас шума; но слово, певшееся за ним следом, казалось несколько длиннее, чем
«фхтагн». К нему как будто прибавлялся лишний слог, но я все же не был уверен, что этого самого слога там не было с самого начала. Вот пение стало еще яснее, и Туттл извлек из кармана блокнот и карандаш и записал:
– Они говорят: «Ктулху нафлфхтагн».
Судя по выражению его лица и по глазам, в которых слабо засветилось воодушевление, эта фраза о чем-то ему говорила, но для меня она не означала ничего. Я смог узнать лишь ту ее часть, которая по своему характеру была идентична словам, впервые увиденным мною в кошмарном
Тексте Р'лаи, а после этого – в журнале, где их перевод указывал на значение «Ктулху ждет, видя сны». Мое очевидное непонимание, судя по всему, напомнило моему хозяину, что его познания в филологии намного превосходят мои, ибо он слабо улыбнулся и прошептал:
– Это не что иное, как отрицательный оборот.
И даже тогда я не сразу понял, что он имел в виду. Подземные голоса, оказывается, пели вовсе не то, что я думал, а Ктулху больше не ждет, видя сны. Теперь вопрос, верить в это или нет, уже не стоял, ибо происходившее имело явно нечеловеческие истоки и не допускало иного решения кроме того, которое было как угодно отдаленно, но так или иначе связана с невероятной мифологией, столь недавно истолкованной мне Туттлом. К тому же, теперь, словно свидетельств осязания и слуха было недостаточно, подвал наполнился странным гнилостным духом, перебиваемым тошнотворно сильным запахом рыбы, – очевидно, вонь сочилась сквозь сам пористый известняк.
Туттл потянул носом почти одновременно со мной, и я с опаской наблюдал, как его черты напряглись от тревоги гораздо сильнее, чем прежде. Какой-то миг он лежал спокойно; потом тихо поднялся, взял свечу и, ни слова не говоря, на цыпочках пошел прочь из подвала, поманив меня за собой.
Только когда мы снова оказались наверху, он осмелился заговорить:
– Они ближе, чем я думал, – задумчиво произнес он.
– Это Хастур? – нервно спросил я.
Но он покачал головой:
– Это не может быть он, поскольку проход внизу, ведет только к морю, и часть его, без сомнения, затоплена. Следовательно, это может быть лишь одно из Существ Воды – из тех, что спаслись там после того, как торпеды уничтожили Дьявольский Риф под Иннсмутом, которого все боятся. Это может быть сам Ктулху или те, кто служит ему, как Ми-Го служат в твердыне льда, а люди Тчо-Тчо – на тайных плоскогорьях
Азии.
Поскольку, спать все равно было невозможно, мы уселись в библиотеке и Туттл нараспев стал рассказывать о тех странных вещах, на которые он наткнулся в старинных книгах, некогда принадлежавших его дядюшке.
Мы сидели и ждали зари, а он говорил о кошмарном Плоскогорье Ленг, о
Черной Лесной Козлице и Тысяче Ее Отпрысков, об Азатоте и
Ньярлатотепе, Могучем Посланнике, который бродит по звездным пространствам в обличье человека, об ужасном и дьявольском Желтом
Знаке, о легендарных башнях таинственной Каркозы, где обитают призраки, о страшном Ллойгоре и ненавистном Жхаре, о Снежной Твари
Итакве, о Чаугнаре Фаугне и Нгха-Ктуне, о неведомом Кадате и Грибах
Юггота, – так говорил он, час за часом, а звуки снизу не прекращались, и я слушал, объятый смертельным ужасом. Однако страхи мои были преждевременны: с утренней зарей звезды поблекли, а возмущения внизу постепенно замерли, затихли, удалились куда-то на восток, в сторону океанских глубин, и я, в конце концов, ушел к себе в комнату. Мне не терпелось поскорее одеться и покинуть этот дом.
IV
Прошло чуть больше месяца, и я снова ехал через Аркхам в дом Туттла:
Пол прислал мне срочную открытку, где его дрожащей рукой было нацарапано лишь одно слово: «Приезжайте!» Если бы он даже и не написал мне, я бы все равно счел своим долгом вернуться в старый особняк на Эйлзбери-Роуд, несмотря на отвращение к потрясающим душу исследованиям Туттла я на мой собственный страх, который, насколько я теперь чувствовал, еще более обострился. И все же я, как мог, откладывал эту поездку с тех пор, как окончательно решил, что мне следует попробовать убедить Туттла отказаться от дальнейших изысканий, в области этой потусторонней мифологии, – то есть, до того дня, когда да я получил его открытку. Утром в «Транскрипте» я прочел невнятное сообщение из Аркхама; я бы и вовсе, его не заметил, если бы не маленький заголовок, привлекший мой взор: Бесчинство на
Аркхамском кладбище. И под ним: «Взломан склеп Туттлов». Само сообщение было кратким и мало что добавляло к заголовку:
«Как было обнаружено сегодня утром, вандалы взломали и частично разгромили семейный склеп Туттлов на Аркхамском городском кладбище.
Одна стена уничтожена практически полностью и восстановлению не подлежит. Сами саркофаги также потревожены. Сообщается, что пропал саркофаг покойного Амоса Туттла, но официального подтверждения к часу выхода этого номера в свет мы не имеем».
Сразу же по прочтении этой смутной информации, меня охватило сильнейшее беспокойство, источника которого я не мог определить.
Однако я сразу почувствовал, что акт вандализма, совершенный в склепе, – далеко не обычное преступление; и я не мог не связать его в уме с происшествиями в старом доме Туттлов. Поэтому я решился ехать в Аркхам немедленно и встретиться, с Полом Туттлом прежде, чем почтальон принес его открытку. Краткое послание встревожило меня еще сильнее, если встревожить меня сильнее было вообще возможно, ив то же время убедило в том, чего я страшился, – что между вандализмом на кладбище и подземными хождениями под особняком на Эйлзбери-Роуд существовала какая-то отвратительная связь. Однако я чувствовал в себе глубочайшее нежелание покидать Бостон: меня не оставлял неощутимый страх невидимой опасности, грозившей из неведомого источника. Но долг, тем не менее, перевесил мои опасения, и я отправился в путь, как бы сильно он ни пугал меня.
