Амброз Бирс - Диагноз смерти (сборник)
Она слушала меня безучастно, словно это совсем ее не касалось. Когда я закончил, она прикрыла свои огромные синие глаза, словно я несказанно ее утомил.
– Тут вы ничего не сможете поделать, – сказала она.
Я схватил ее за руку и энергично потряс; так расталкивают человека, готового вот-вот провалиться в беспамятство.
– Очнитесь! – говорил я ей. – Надо же что-то делать. Если сами не можете, так позвольте мне. Вы сказали, что этот человек убил вашу сестру, и я вам верю… Вы сказали, что он готов убить вас, – я и этому верю.
Она посмотрела мне прямо в глаза.
– Вы ведь расскажете мне… все? – добавил я.
– Ничего не надо делать, уверяю вас… ничего. Даже если бы я могла что-то сделать, я бы не стала. В конце концов, это уже не имеет значения. Мы пробудем здесь еще два дня, а потом уедем. Далеко… о, очень далеко! И если вы что-то вдруг увидите, прошу вас, держите это при себе.
– Но это же сущее безумие, милочка моя! – Я надеялся вульгарной речью пробудить ее от мертвенной апатии. – Ведь вы прямо обвинили его в убийстве. И если вы не объясните, в чем тут дело, я вынужден буду обратиться к властям.
Эти мои слова заставили ее, что называется, встряхнуться, но совсем не так, как мне хотелось бы. Она гордо вскинула голову и заявила:
– Сэр, вам не следует вмешиваться в дело, которое вас не касается. Это мое дело, мистер Моран, только мое и уж никак не ваше.
– Это касается каждого мужчины в стране, да что там – в мире, – ответил я с такой же категоричностью. – Ладно, пусть вы совсем не любили свою сестру, но я ведь о вас беспокоюсь и…
– Послушайте, – перебила она, подавшись ко мне. – Я ее любила, Бог свидетель! Но еще больше – несказанно, невыразимо – я люблю его. Вы случайно проникли в тайну, но ни в коем случае не должны использовать это ему во вред. Я же буду все отрицать. Ваше слово против моего – вот что получится. Думаете, эти ваши «власти» поверят вам, а не мне?
Тут ее лицо осветила ангельская улыбка, и я почувствовал – помоги мне, Господи! – что почти влюблен в нее! Похоже, она каким-то образом уловила мои чувства; женщины ведь на это мастерицы. Во всяком случае, она заметно смягчилась.
– Ну, пожалуйста, – сказала она почти умоляющим тоном, – пообещайте мне, что впредь будете сдерживать свои порывы. – Она доверчиво, по-дружески взяла меня за руку. – Давайте лучше прогуляемся. Он не узнает… его здесь не будет всю ночь.
Мы бродили по веранде, залитой лунным светом, и мне даже показалось, что девушка позабыла о своей недавней утрате. Она болтала обо всем и ни о чем, я же больше помалкивал, ощущая некоторую неловкость: мне казалось, что меня втягивают в какую-то интригу. Я был немало удивлен – это очаровательнейшее и безупречнейшее создание хладнокровно и недвусмысленно обманывало человека, ради которого совсем недавно готово было пожертвовать самой жизнью.
«Воистину, – подумал я в неопытности своей, – порой встречается под луной и что-то новое».
Луна, надо думать, улыбнулась.
Прежде, чем мы расстались, я взял с нее обещание, что завтра в полдень – прежде чем мы расстанемся навсегда, – она придет к Старой фабрике, одному из памятников браунвиллской старины, выстроенному в 1860 году.
– Если его не будет поблизости, – серьезно добавила она, когда я отпустил ее руку, которую она подала мне, прощаясь.
Я же, поняв, что она в святой доброте своей не сердится на меня, попытался снова завладеть ее рукой, но безуспешно. Верно говорил один мудрый француз: мы находим женскую неверность очаровательной, когда мы ее цели, а не жертвы. Как бы то ни было, той ночью Ангел Сна застал меня в самом благодушном настроении.
На следующий день после обеда, – а обедали в «Браунвилл-хаузе» рано – мисс Мейнард встретила меня на веранде, одетая в весьма простое платье для прогулок. К столу она, кстати сказать, почему-то не вышла. Его, очевидно поблизости не было. Мы неспешно пошли по дороге, ведущей к Старой фабрике. Она, похоже, была настроена не слишком строго и время от времени то брала меня за руку, то отпускала ее, то снова брала, и все это с весьма капризным видом. Ее настроение, если так можно назвать чреду капризов, было столь же изменчиво, как солнечные блики на морской зыби. Она шутила так, словно никогда слыхом не слыхала о смерти, и смеялась по всякому поводу, а чуть позже напела несколько тактов довольно грустной песни, причем с таким чувством, что мне даже пришлось отвернуться, чтобы скрыть, как подействовало на меня ее искусство. А может, дело тут было не в искусстве, а в безыскусности? Еще она говорила о разных странных вещах, причем и мнения у нее были довольно причудливые, а временами вторгалась в такие философские дебри, куда я никогда не осмеливался забираться. Проще сказать, она являла свое очарование тысячей и еще пятьюдесятью способами, и с каждой минутой я все больше ему покорялся. Остатки здравомыслия и хорошего воспитания помогали мне сдерживаться, но я чувствовал, что их надолго не хватит.
Миновав Старую фабрику, Ева не стала останавливаться даже на полминуты, а пошла через поле, уже сжатое, к речке. Пройдя по грубо сколоченному мостику, мы продолжили свой путь, теперь мы поднимались у самому, наверное, живописному месту в округе. Называлось оно Орлиным Гнездом, и располагалось на самой вершине скалы, вздымавшейся над лесом на несколько сотен футов. С этой возвышенной точки открывался вид на другую долину и горную цепь, которая как раз нежилась в последних лучах заходящего солнца. Мы смотрели, как свет бежит все выше и выше по скалам, как долину заполняет темнота. Тут до нас донеслись шаги, и в следующее мгновение мы увидели Ричарда Беннинга.
– Я увидел, как вы сюда поднимаетесь, – небрежно бросил он. – Вот и подошел.
От большого ума я пробормотал что-то учтивое, хотя следовало бы схватить его за горло и скинуть вниз, прямо на верхушки деревьев. На девушку же его появление подействовало самым волшебным образом. Ее глаза просияли светом любви, и был он куда ярче, чем отблески заката, только что пламеневшие в них.
– Я очень рада, что вы здесь! – сказала она, подавая ему обе руки. Боже милостивый, она говорила совершенно искренне!
Он уселся прямо на землю и начал живо рассказывать о дикой флоре этого региона, благо в руках у него был целый пучок цветов. Посреди одного из своих остроумных пассажей он вдруг прервался и уставился на Еву, которая сидела, прислонясь к стволу и плела что-то вроде венка. Девушка тут же подняла голову, словно почувствовав его взгляд. Она поднялась, отбросила венок и медленно пошла от нас. Беннинг тоже поднялся, но взгляда от нее не отрывал. В руках он по-прежнему держал цветы. Мне показалось, что Ева собирается заговорить, но она ничего не сказала. Ясно помню, как меня поразил тогда жуткий контраст между ее улыбкой и испуганным, затравленным выражением во взгляде, которое возникло, едва ее глаза встретились с пристальным взглядом Беннинга. До сих пор я толком не знаю, как это вышло, не понимаю, почему сам не сделал ничего. Я только видел, как Ева Мейнард – все с той же ангельской улыбкой на губах и глазами, исполненными ужаса, – вдруг прыгнула с утеса и слышал, как она падала, ломая ветви сосен!
