Кларк Смит - Затерянные миры
Глубоко было волнение Амеро, каждый день слушавшего горестные жалобы. Он был не слишком искусен в правлении огромным королевством и совершенно непривычен к тяжким испытаниям власти. Ему приходилось искать помощи придворных, чьи советы только ухудшали положение. Беды королевства все умножались и умножались. Не встречая достойного сопротивления, дикие племена пустыни все больше смелели, а пираты, как стервятники, рыскали у берегов. Голод, засуха и мор терзали несчастную страну, и растерянному Амеро казалось, что ни одно средство уже не поможет против этих напастей, а его корона превратилась в невыносимо тяжелое бремя.
Тщась забыть собственное бессилие и горькую судьбу королевства, он ночи напролет предавался беспутству. Но вино почему-то больше не дарило забвения, а любовь — прежних восторгов. Он искал других развлечений, призывая к себе все новых паяцев, шутов и скоморохов и собирая заморских певцов и игроков на диковинных музыкальных инструментах. Каждый день король обещал награду тому, кто сможет отвлечь его от забот. Веселые песни и волшебные баллады о былом исполняли ему знаменитые менестрели. Чернокожие девушки севера с янтарными браслетами на руках и ногах кружились и извивались перед ним в своих сладострастных плясках. Трубачи дули в рога химер, играя неслыханные затейливые мелодии. Карлики-дикари выбивали на барабанах из кожи людоедов тревожную дробь, а люди, одетые в шкуры и чешую полумифических чудовищ, застывали в гротескных позах и ползали по залам дворца. Но ничто не могло развеять горестные думы короля.
Однажды днем, когда он понуро сидел в зале аудиенций, в его покои вошел бродяга со свирелью в изношенной домотканой одежде. Глаза музыканта сияли ярко, точно угли в только что разворошенном костре, а лицо дочерна загорело под палящими лучами чужеземных солнц. Приветствуя короля без обычного подобострастия, он представился пастухом, пришедшим в Шатайр из уединенной страны гор и долин, лежащей на закате.
— О король, я знаю мелодии, дарящие забвение, — сказал он, — и я сыграю их тебе, хотя мне и не нужна обещанная тобой награда. И если мне случится развлечь тебя, в должное время я потребую свое вознаграждение.
— Играй же, — повелел Амеро, чувствуя пробуждение слабого интереса при смелых словах музыканта.
И загорелый пастух незамедлительно начал играть на своей тростниковой свирели музыку, звучавшую подобно плеску вод в тихой долине и песне ветра в уединенных холмах. Нежно-нежно пела свирель о свободе, мире и забвении, царящих за безбрежным пурпуром дальних горизонтов, и рассказывала о месте, где года не бегут с железным грохотом, но тихо текут, как зефир, играющий с цветочными лепестками. Где все беды и тревоги мира теряются в безбрежных лигах тишины, и бремя власти становится легким, словно пушинка. Где пастух, идущий за стадом по солнечным холмам, обретает безмятежность более сладкую, чем вся власть монархов.
Сладкое колдовство мелодии оплетало сердце короля Амеро все сильнее и сильнее. Утомительность власти, заботы и тревоги — все уплыло по волнам Леты. Перед ним, рожденные музыкой, проплывали видения зачарованных мирных долин, купающихся в зелени, и он сам был пастухом, идущим по заросшей травой тропинке или отдыхающим на берегу сонно журчащего ручейка.
Он едва услышал, что звук свирели совсем стих. Но видение померкло, и к Амеро, грезившему об уделе пастуха, вновь вернулись тревоги короля.
— Продолжай! — крикнул он темнолицему музыканту. — Назови свое вознаграждение и играй еще!
Глаза пастуха вновь блеснули, как угли костра вечерней порой.
— Я потребую свою награду лишь тогда, когда пройдут века, и многие королевства исчезнут с лица земли, — сказал он загадочно. — Как бы то ни было, я сыграю для тебя еще раз.
Все утро король внимал колдовской свирели, певшей о дальней стране покоя и забвения. С каждой новой мелодией чары, казалось, все сильнее действовали на него, и все более ненавистной становилась королевская власть, и сама роскошь его дворца угнетала и подавляла. Амеро больше не мог выносить богато изукрашенное ярмо своих обязанностей, и безумная зависть к беззаботной судьбе пастуха обуяла его. Уже в сумерках он отпустил приставленных к нему слуг, и, оставшись наедине с музыкантом, заговорил:
— Отведи меня в свою страну, о чужеземец, где я тоже мог бы вести простую жизнь пастуха.
Переодетый в чужую одежду, чтобы его подданные не могли узнать своего короля, он вместе с темнолицым пастухом тайно выбрался из дворца через никем не охраняемую заднюю дверь. Ночь, точно бесформенное чудище, угрожающе склонила над ними серповидный рог месяца, но на улицах города ночная тьма отступала перед светом мириадов светильников. Никто не остановил Амеро и его спутника, и они направились к воротам города. Король не сожалел о своем покинутом троне, хотя на пути им постоянно встречались похоронные носилки с жертвами мора, и костлявые от голода лица, мелькая в сумерках, точно обвиняли его в малодушии. Беглец не замечал их, ибо его глаза застилала мечта о тихой зеленой долине в стране, затерянной далеко за пределами стремительного потока времени с его постоянной суетой и горестями.
Но вдруг на Амеро, идущего вслед за музыкантом, обрушилась какая-то странная слабость, и он споткнулся, пораженный сверхъестественным страхом и изумлением. Уличные огни, только что мерцавшие перед ним, мгновенно исчезли в темноте. Громкий городской шум превратился в гробовую тишину, и, подобно хаотичной смене образов в беспорядочном сне, высокие дома, казалось, беззвучно обрушились и пропали, как тени, и звезды засияли над разрушенными стенами. Все чувства и мысли Амеро пришли в смятение, и его сердце наполнилось гнетущей тьмой опустошения. Перед ним пронеслась вся череда долгих пустых лет его жизни, утраченное величие, и он осознал дряхлость и обветшалость окружающих его обломков. Его ноздрей коснулся сухой запах плесени, принесенный с развалин ночным ветром, и смутно, точно припоминая что-то давно известное, он ощутил, что пустыня правила его величественной столицей, Шатайром.
— Куда ты привел меня? — закричал Амеро черному пастуху.
Лишь саркастический смех, подобный раскату грома, был ему ответом. Бледный призрак пастуха, нечеловечески огромный, возвышался во мгле, изменяя очертания, вырастая все выше и шире, пока, наконец, его очертания не превратились в фигуру гигантского воина в темной броне. Странные воспоминания заклубились в мозгу Амеро, и он начал смутно вспоминать мрачное нечто из его прошлой жизни... Непонятным образом, неизвестно где, в незапамятные времена он был тем самым пастушком из его грез, довольным и беззаботным... И он забрел в странный сияющий сад и съел кроваво-красный плод...
