Джо Хилл - Призраки двадцатого века
Мать развернулась на сиденье и посмотрела на меня серьезными, светящимися в темноте глазами.
— У нас проблемы, Джек, — сказала она. — У нас ужасные проблемы.
— Понятно, — кивнул я.
— Это продолжается уже несколько лет. Мы не говорили тебе раньше, потому что не хотели тебя пугать. Но ты должен знать. Ты имеешь право. Мы… э-э… видишь ли… у нас больше нет денег. Виной тому карточные люди. Они вредили нам, губили наши инвестиции, истощали в канцелярских проволочках наш капитал. Они распространяли мерзкие слухи о твоем отце у него на работе. Не стану огорчать тебя подробностями. Они угрожали нам по телефону. Звонили мне, когда я была дома одна, и рассказывали, что они собираются сделать со мной. И с тобой. Со всеми нами.
— Буквально вчера они подсыпали мне что-то в соус из моллюсков. Как же мне было плохо! — добавил отец. — Я думал, что умру. А недавно из химчистки нам вернули одежду в каких-то странных белых пятнах. Это тоже их рук дело.
Мама засмеялась. Говорят, что у собаки есть шесть разновидностей лая, каждый со своим значением: «вот чужак», или «давай играть», или «мне нужно справить нужду». У моей матери имелось несколько разновидностей смеха, и все они имели собственное значение и звучание. Таким смехом, как этот, — заливистым и конвульсивным она отвечала на грязные шутки, а также на обвинения, когда ее уличали в шалости.
Я засмеялся вместе с ней и сел. Мой желудок успокоился. У нее был удивленный и торжественный вид, и на миг я забыл, что она все придумала.
Она потянулась к отцу и провела пальцем по его губам, будто закрывая их на «молнию».
— Я сама все расскажу, — объявила она. — А тебе говорить запрещаю.
— Если у нас так плохо с деньгами, я могу пожить некоторое время у Люка, — предложил я. «И у Джейн», — добавил я про себя. — Не хочу сидеть у вас на шее в трудное время.
Мама снова оглянулась на меня.
— Деньги меня не волнуют. Завтра в домик у озера приезжает оценщик. В этом доме масса замечательных вещей, оставшихся от твоего прадедушки. Часть из них мы попытаемся продать.
Мой прадедушка Аптон умер годом раньше, причем смерть его оказалась так ужасна, что мы предпочитали не говорить о ней. Этой смерти не нашлось места в его жизни, как в развеселой комедии неуместен финал из фильма ужасов. Это случилось в Нью-Йорке, где он имел квартиру на пятом этаже особняка в Ист-Сайде, одну из множества других его квартир. Он вызвал лифт и, когда двери раскрылись, шагнул внутрь. Только лифта за дверями не было, и Аптон летел пять этажей вниз. Падение не убило его. Он прожил еще целый день на дне шахты. Лифт в особняке был старым и медленным, он громко жаловался каждый раз, когда ему приходилось двигаться (как и многие жильцы этого дома). Криков Аптона никто не слышал.
— А давайте продадим коттедж! — осенило меня. — Тогда мы будем купаться в золоте.
— О, продать его мы не можем. Во-первых, он не наш. Он — общая семейная собственность: моя, твоя, тети Блейк, близнецов Гринли. Но даже если бы он принадлежал нам, мы бы его не продали. Он всегда был в нашей семье.
Впервые с того момента, как мне объявили о поездке на озеро, я догадался, зачем на самом деле мы туда едем. Наконец-то я увидел, что мои планы на выходные принесены в жертву интерьерному дизайну. Моя мать обожала заниматься дизайном жилья. Она любила выбирать занавески, стеклянные абажуры для настольных ламп, уникальные железные ручки для шкафчиков. Кто-то поручил ей заново обставить домик на озере. А вероятнее всего — она сама поручила себе это. А начать решила с избавления от старого хлама.
Я чувствовал себя полным болваном из-за того, что позволил ей выманить меня из мирка дурного настроения и увлечь в одну из своих игр.
— А я хотел остаться на ночь у Люка, — сказал я.
Мать бросила на меня хитрый всезнающий взгляд из-под полуопущенных ресниц, и я вдруг смутился. Этот взгляд говорил, что она догадывалась об истинных причинах моей дружбы с Люком Редхиллом — грубоватым и добродушным увальнем, которого я считал гораздо ниже себя по интеллектуальному развитию.
— Там ты подвергался бы опасности. Карточные люди нашли бы тебя, — сказала она весело и несколько жеманно.
Я посмотрел на потолок машины.
— Ладно.
Некоторое время мы ехали молча.
— А что им от меня нужно? — спросил я, хотя игра мне надоела и я хотел закончить ее.
— Все из-за того, что нам необычайно везет. Никто не должен быть таким удачливым, это вызывает у них ненависть. Но если они заполучат тебя, счет сравняется. Не важно, что раньше тебе везло: как только ты теряешь ребенка, ты в проигрыше.
Конечно, мы удачливы; возможно, мы удачливее всех. И дело не только в том, что мы хорошо обеспечены, как и наши многочисленные родственники, живущие на доходы от ренты. Мой отец имеет возмояшость посвящать мне больше времени, чем другие отцы — своим детям. На работу он едет после того, как я ухожу в школу, а когда я возвращаюсь, он уже дома. Если других дел у меня нет, мы садимся в машину и едем в гольф-клуб закатить по парочке мячей. Мама моя — красивая молодая женщина (ей всего тридцать пять лет) с врожденной склонностью к озорству, из-за чего она пользуется огромной популярностью среди моих друзей. Подозреваю, что кое-кто из них, и в том числе Люк Редхилл, включали ее в свои эротические фантазии, чем и объясняется их хорошее отношение ко мне.
— Ну и почему же на озере Биг-Кэт я буду в безопасности? — спросил я.
— Кто сказал, что там ты будешь в безопасности?
— Тогда зачем мы туда едем?
Она отвернулась от меня.
— Затем, чтобы вечером посидеть перед уютным камином, утром подольше поспать, съесть омлет на завтрак, до обеда ходить в пижаме. Даже если наша жизнь под угрозой, это не повод портить выходные. — Она положила ладонь на шею отца и стала играть с его волосами. Потом она напряглась, и ее ногти впились в его затылок. — Джек, — сказала она мне. Она глядела мимо отца, через водительское боковое окно куда-то в темноту. — Ложись, Джек, скорее!
Мы ехали по трассе 16 — ровному длинному шоссе с узкой разделительной полосой, поросшей травой. На разрыве для разворота стоял автомобиль, и когда мы проезжали мимо, его фары зажглись. Я повернул голову и проводил их взглядом, а потом снова упал на сиденье, чтобы меня не увидели. Автомобиль — обтекаемый серебристый «ягуар» — выехал на дорогу и полетел за нами.
— Я же говорила, что тебя никто не должен видеть, — сказала мама. — Поезжай быстрее, Генри. Мы должны оторваться от них.
Наша машина прибавила скорости, прорезая темноту. Цепляясь за обшивку сиденья, я встал на колени и осторожно приподнял голову, выглядывая в заднее окно. С какой бы скоростью мы ни ехали, «ягуар» держался за нами на одной и той же дистанции, проходя изгибы дороги с холодной и грозной уверенностью. Я не дышал, завороженный. Дорожные знаки проносились мимо так быстро, что я не успевал их читать.
