Владислав Выставной - Z – значит Зомби (сборник)
Говорят, будто летальные мутанты лишены разума. Вирус выжег его начисто, оставив только инстинкты. Этого хватает, чтобы кружить вокруг места, откуда им выбрасывают очередную жертву.
Прикормленные. Даже на зиму в спячку не впадают.
Проигравшего выталкивают за ограждение. Зрители приникают к экранам. Опять-таки не угадаешь , как поведет себя лузер. Одни пытаются залезть на ограду и корчатся под ударами тока, другие пытаются убежать, есть и те, кто отбиваются.
А нынешний просто падает в снег и пытается зарыться. Глупый совсем.
Летальные мутанты окружают его. Луч прожектора скользит по их мордам, жутким, оскаленным… таким знакомым. Некоторые из них недавно были участниками шоу. Те, кого мутанты не порвали, заразились и сами стали… этими.
Но нынешнего проигравшего, похоже, ждет обычная участь. Лемуты, зомби, мертвяки бросаются на жертву. Никита свистит, а Жорка страшным голосом бубнит: «Отдай свои мозги!» Он не знает, откуда это взялось, лемуты ничего такого не требуют, но так говорит папа, когда смотрит «Бункер».
Анастасии надо бы сказать, чтоб дети вели себя прилично, но она не может оторвать глаз от происходящего. Возбуждение, в котором она пребывает, помогает ей забыться. Не думать о том, что станет с ней, когда она состарится и не будет годна в хорошие жены. О том, что случилось с прежней женой Александра и ее собственной матерью. О том, как увольняют проворовавшихся и провинившихся слуг. Она все еще молода, верно? Она нужна детям. И она совсем не такая, как прислуга…
Из прислуги – не спит нянька Зинаида. Она выползла из теплой постели, снова оделась – ждет, когда надо будет развести барчуков по спаленкам.
3. Деревня Верхнесыжелье Уфимо-Глазовской губернии
«Говорили, что должно прийти три чумы: птичья, скотья и мертвячья. А как придет мертвячья, тут всему конец и настанет. Теперь же говорят, что конец миру не настал, потому что мертвячья чума еще не закончилась, а другие – что не три чумы должно быть, а семь.
Заговор от мертвяков – читать на закате. В некоторых деревнях после похорон родня покойного сидит первые три ночи на могиле до первых петухов и читает тот же заговор: «Мать сыра земля! Уйми всяку гадину нечистую от лихого дела. Поглоти нечистую силу в бездну кипучую, в серу горючую», – чтоб не встал он нежитью.
По поводу баб, рожавших младенцев от нежитей. Сам я таких не встречал никогда. Только слышал от других. Скорее всего, выдумка, а может, бабы стыдятся признаться или бояться соседей»…
Тут чернила в склянке закончились, и ведун с раздражением заметил, что перо только попусту царапает бумагу. Пришлось встать, чтоб достать с полки новый пузырек. Чернила он делал сам, используя в основном печную сажу. А вот бумага была настоящая. Сейчас он писал на оборотах платежек, кот орых в каждой избе накопились целые кипы. Платежки каким-то непостижимым образом продолжали приходить еще несколько лет после начала эпидемии, а деревенские – они хозяйственные, ничего не выбрасывают, вдруг да пригодится. А для дела отдать могут. Еще использовал Михаил Кузьмич чистые страницы из школьных учебников, которые собрал у себя со всей деревни. На чем будет писать, когда они закончатся, он себе голову не забивал. Может, он еще и не доживет до того.
Свои записи Михаил Кузьмич никак не упорядочивал. Просто записывал все, что считал полезным. Понадобится людям – разберутся. Сам-то он был городской и в незапамятные времена работал инженером. Но угораздило его в тот роковой год приехать в отпуск к деду в деревню. А уехать уже не смог. Поначалу страшно было. А потом, когда все понемногу успокоилось, – ни дорог не осталось, ни транспорта. И вообще Верхнесыжелье и еще несколько населенных пунктов, до которых сократился его нынешний мир, оказались позабыты нынешне й цивилизацией.
Сказать, чтоб он об этом сильно жалел – так нет. Пока связь еще работала, ясно было, что смертность в городах гораздо выше, чем в сельской местности. А если б и выжил, хрен знает, что там сейчас творится с производством и нашел ли бы он работу по специальности.
Что до прочего – люди здесь как жили со своего хозяйства, так и нынче живут. Удобствий вроде газа и водопровода тут отродясь не было, хоть счета за них и приходили. И, выходит, хорошо, что не было, – печи и колодцы никуда не делись. Электричество, правда, раньше было, нынче сдохло, но мы люди не гордые, и при лучине посидим.
В дверь постучали, и женский голос позвал:
– Михайла Кузьмич, ты дома ли?
– Куда ж я денусь?
Вошла старостиха Гликерия, крепкая, дородная баба, в прошлом – медсестра в районной больничке.
– Забыл, что ли? Все уж собрались, тебя только ждут, без наузольника нарекать нельзя.
– Уж прости, Гликерия Львовна, сейчас приду.
У падчерицы Гликерии днями дите народилось. Старостиха сама его в бане приняла и обиходила, не забыла прежнюю науку. А как роженицу с дитем из бани в дом отвели, пришла пора имя нарекать. А без ведуна это никак невозможно.
Ведуном заезжий инженер стал не нарочно, и не по собственному желанию, и первое время пытался односельчанам об этом напомнить. Просто так получилось. Что-то дед рассказывал, что-то в книжках читал, а память была хорошая. И когда чума добралась до Верхнесыжелья (как раз и дед тогда помер), народ совсем со страху с ума сходил, Михаил и сказал, что не надо девок в жертву мертвякам в чащу водить, а вот дед говорил – под тем домом, где первая зараза случилась, зарыть козла, кота, пса и петуха. Не то чтоб он в это верил, а просто девчонку, которую в лес волокли, жалко стало (она, правда, все равно потом померла). Однако ж после тог о зараза пошла на убыль, а в деревне припомнили, что дед евонный что-то эдакое знал. Известно ведь, что ведун только тогда помрет, когда силу свою отдаст в наследство. Не сумев никого убедить, что нет у него силы, Михаил придумал единственное средство – стал собирать и записывать все, касаемое до нежитей и чумы, что слышал от бабок или захожих путников. Иногда помогало. Его непременно звали на свадьбы и поминки – гнать нечисть – и просили наузольники-обереги. Делался оберег так: трава чертополох, некоторые корешки, кости птичьи и зверьи и щепоть соли завязывались в узелок – оттого он и назывался наузольником, и над ним произносился заговор. Люди взрослые носили наузольник на шее или навязывали на руку, а младенцам вешали над люлькой. Оберег ведун приготовил заранее и, взяв его, вышел из дому.
Жил он один, хотя – грех жаловаться – приходили к нему бабы и ночь скоротать, и обиходить. Остаться же насовсем – боялись, ведун же. По-настоящему, как деревенские, Михаил хо зяйство вести так и не научился, разве что огород развел. А прочее ему приносили – и яиц, и молока, и рыбы, а ежели кто на охоту ходил, и мяса перепадало. И на всех свадьбах и поминках ведуна угощали, сейчас вот тоже положено.
