Алексей Вилков - Infernal
С первым компаньоном всё ясно. Как же поживает Влад Белкин? С ним дела куда интересней и загадочней. После похода к знахарке мы оба странно переменились, особенно он. Я-то разве что стал чуточку веселее, чаще улыбался, особенно, когда зудели нательные следы от хлыста. Белкин же изменялся день ото дня, как будто он, а не я прошёл очистительную церемонию, и бабка порола розгами его грешный зад, вытряхивая оттуда горы дерьма и засидевшейся нечести. Проштрафился Белкин не меньше, чем мы с Секиром, но воспринимал это парадоксально спокойно, гладко, с полным покаянием и принятием. Он перестал трудоустраиваться, часто бродил по ночному городу и о чём-то сосредоточенно думал, затем увлекся каббалистикой, читал священные книги, изучал буддизм, индусские ереси, брошюры про ясновидение и телепатию. А потом забросил всё это разом и перешёл к йоге – экспериментировал на себе, выучивая разные позы, пытался садиться на шпагат, растягивая связки, замирал в позе лотоса, повторяя священные мантры, постригся налысо и отращивал бороду. Мало кто узнавал в нём старого Белкина, да и я не узнал, когда увидел его, сидящего с томиком учения Кришны на поляне в Измайловском лесопарке, куда он пригласил меня поучаствовать в упражнениях. От упражнений мне пришлось отказаться, и Белкину я пожелал, чтоб тот вернул прежний облик, иначе ни одна продажная тёлка не отдастся ему, если он предстанет перед ней в просветлённом виде. Белкину же давно по барабану на женщин. Похоже, он даже завязал с рукоблудством и только читал мантры, погружаясь в медитацию, но до нирваны Белкин так и не дотянул. Будда с грехом пополам отвечал на его вопросы, а главный вопрос так и остался неразрешённым – Белкин искал смысл жизни и навострился обрести его в разных учениях и религиях, но нигде обрести его не получалось.
Каждое учение объясняло законы мироздания по-своему, но для Белкина эти объяснения не подходили. Многое не устраивало его в тех верах и писаниях. Что-то определённое не устраивало, но что конкретно, он объяснить затруднялся. Путём проб и ошибок ему ничего не оставалось, как обратиться в традиционное православное христианство. Бороду он слегка подравнял, но оставил, но шевелюру на голове отрастил густую и уже не походил на Кришну, а на среднеславянского мужичка а-ля молодой Гришка Распутин или Ермак вместе взятые. Но до Распутина ему далеко – не та потенция и не те возможности и связи. Скорее, походил на Емельяна, на того самого Пугачёва, за десять лет до восстания – это самое то. Обыденный крестьянский имидж – таким и стал Белкин. Даже одеваться стал проще: забросил «Армани» и «Гуччи» и перешёл на свободные одежды, штаны и свитеры, а когда непогода, носил старенькие, без лоска, плащи. Совсем забыл он о моде, как и о женщинах. Стал читать Библию и Евангелие, научился молиться и посещал воскресную службу. И всё говорил, что все мы под Богом ходим, всё по воле Господа и всё предрешено. И замаливал он сам грехи, а я думал, что на него наводится новая порча. Но удивительно особенная, так что до помешательства было недалеко. И пусть к Белкину не прилетали посланники неба и не нарекали его ангелом-хранителем, и он не бороздил космос, как просторы большого театра, но что-то не то в нём чувствовалось: он не отвечал прямо на вопросы, то и дело бросался в отвлечённые рассуждения о предназначении человека и зарождении матушки-Земли – всё заканчивалось выводом о внеземном разуме и нашем всеобщем покаянии.
Я решил, что крыша у бедолаги съехала окончательно, и поверил в старушечьи заклинания, что это она его повернула лицом к Богу, но слишком увлеклась. Боялся сам заразиться религией, старался меньше общаться с ним, отбрасывал от себя любые намёки религиозного фанатизма, ушёл в развратный загул, навлекая на себя новых чертей и всю прежнюю нечистую силу. Не даром, но спасся от заклинаний старухи. Бороды не отрастил, крестов не носил и воскресную службу не посещал – был вроде прежним земным грешником, но Белкина остановить не пытался. Убедился, что не справлюсь – не того полёта птица. Что давить на мировоззрение просветлённого?!
Вскоре произошёл самый загадочный поступок Белкина. Впрочем, этого следовало ожидать. Однажды, встретившись с ним за ланчем на Преображенке, он сообщил важную новость, что собрался уходить в монастырь, надумал постричься в монахи, сначала в кандидаты, а потом и в настоящего послушника. Собрался оставить с концами этот грешный мир, будет молиться в кельях за нас, грешников: за меня, разумеется, и за Секира, чтоб Господь прощал наши души и давал нам шанс на спасение. Не стараясь отговорить его, я всего лишь несколько раз переспрашивал, всё ли он хорошенько обдумал. Он отвечал слепо, твёрдо, без колебаний, как и подобает настоящему монаху. Точно Белкин переродился, и я даже почуял в нём верную святость. Точно монах, если не помазанник Божий. Я ощутил себя тварью дрожащей по сравнению с волевым и самоуверенным Белкиным. Кто знал, что так всё обернётся. В ту последнюю встречу он долго напутствовал меня, учил жизни, цитировал апостола Петра, читал отрывки из Евангелия от Матфея, а я слушал и не перечил, но не обещал следовать его учениям – я вообще ничего не обещал. Белкин отдалялся от меня безвозвратно, уплывая на белом корабле в небо, а я оставался на причале, врастая босыми ногами в мокрую землю, словно утопая в болотной трясине. И он сдержал обещание – постригся в монахи, уйдя в мужской монастырь на Валаамские острова. Там и обосновался, жил в смирении и полнейшем ограничении, но под Богом. Звонил в колокола, нёс службу, молился день и ночь, испытывая себя на прочность, а я потерял последнего компаньона.
Оставшись в одиночестве, мне задумалось тоже куда-то податься – то ли в бега, то ли в монастырь, но не в мужской, а в женский, то ли вовсе на необитаемый остров, где бы жил – не тужил, скрываясь от племени туземцев и подыскивая себе в жёны загорелую мулатку, чтоб общаться с ней на языке жестов. Но отрывать задницу с дивана равносильно полёту на Луну, и я предпочёл удариться в бутылку, благо бар был наполнен разными алкогольными изысками, и начал бы осуществлять этот нехитрый проект, если бы не спасительный звонок Фридмана. Он предотвратил меня от глубокого запоя и дал мне последнюю возможность зацепиться за этот мир. Спасибо прорицательному начальнику моей прежней конторы. Я всегда буду его нескончаемым должником.
Размышляя о прошлом и будущем, я добрался до своего отеля «Marth Moon» в престижном районе Гиндза. По пути я не наткнулся ни на одну достопримечательность и памятник архитектуры, по которому можно было догадаться, что я путешествую по легендарной восточной стране. Все было построено в жёстком урбанизированном стиле, чрезмерно по-западному, чрезмерно по-американски. Я как будто высадился в Нью-Йорке. И только узкоглазые улыбчивые лица и непонятные иероглифы на рекламных проспектах напоминали мне, что я ошибаюсь.
Отель «Marth Moon» представлял собой высокое здание, модное и современное пятизвёздное строение. От обилия шумной рекламы уставали глаза. На ресепшене низенькая японка долго проверяла мои документы, копошась в загранпаспорте и сверяя визу. Я успел предупредить её, что номер давно забронирован на моё имя. Само собой, по-английски, и само собой, милая японка изъяснялась на нём прилично, так что даже я разбирал. От моего пристального взгляда девушка смущалась и продолжала тормозить. Я спросил, долго ли мне здесь прохлаждаться? Она ответила, что не заставит меня ждать, и я продолжал стоять на месте с небольшим багажом: один чемодан да кейс – ничего такого, чтоб заставило меня остаться надолго.
Тур на острова предполагал завершиться за неделю – вот срок, в течение которого я обязан был уложиться. Иначе Фридман отправит меня на съедение австралийским крокодилам. По слухам, в его загородном особняке он держал целый бассейн кровожадных тварей, и когда наши сотрудники бесследно исчезали, кто-то пустил мысль, что они отданы в жертву зубастым аллигаторам, которых приходилось чем-то кормить, а Фридман, как настоящий еврей, экономил на чём угодно, в том числе на корме для безобидных зверушек. Отдаться в пасть рептилий – не самая приятная перспектива, то бишь придётся уложиться в срок и уломать новых токийских рокеров расписаться в контракте, чего бы мне это ни стоило.
Между тем, девушка проверила документы и даже успела ввести меня в базу данных. В забронированных файлах моё имя значилось согласно алфавиту.
– Извините за ожидание, – сказала она, сверкнув настоящей японской улыбкой, скромной и непорочной.
Я вспомнил про искусных гейш, что приходили ко мне в снах, и улыбнулся ей в ответ. Она смутилась пуще прежнего и опустила накладные ресницы. Я ощутил себя туристом-извращенцем, приехавшим в пуританский лагерь для совращения малолетних, и смутился сам. Взял вещи и без помощи швейцаров и носильщиков поднялся на лифте на тридцать шестой этаж отеля, где располагался мой номер, снятый ровно на семь дней со всеми задержками и непредвиденными обстоятельствами.
