Чак Хоган - Штамм Закат
— Откуда у тебя это?
— Мне его дал профессор Сетракян.
— Хорошо. Зак... Пожалуйста, выслушай меня. Ты мне доверяешь?
Что за странный вопрос?
— Да, — сказал Зак.
— Послушай меня. Я хочу, чтобы ты спрятался. Чтобы ты опустился на четвереньки и залез вот под этот выступ.
Выступ — нечто вроде невысокого карниза — шел вдоль стены тоннеля на высоте около полуметра; его подпирали консоли, и ниши между ними тонули во мраке.
— Ложись здесь и прижми к груди нож. Оставайся в тени. Я знаю, это опасно. Я не... я не задержусь слишком долго, обещаю тебе. Если кто-либо подойдет и остановится возле тебя... кто-либо, кроме меня... кто-либо... кромсай его этим ножом. Ты понял?
— Я... — Зак видел лица пассажиров поезда — окровавленные лица, притиснутые к стеклам окон. — Я понял.
— Кромсай глотку, шею... любое место, до которого дотянешься. Режь и коли, пока тварь не свалится. Затем беги вперед и снова прячься. Ты понял?
Зак кивнул. По его щекам покатились слезы.
— Обещай мне. Зак снова кивнул.
— Я обязательно вернусь. Если же меня не будет слишком долго, ты сам все поймешь. И тогда — я прошу тебя! — беги изо всех сил. — Нора указала в сторону Нью-Джерси. — Вон туда. Беги всю дорогу, до самого конца. Не останавливайся ни по какой причине. Даже если этой причиной буду я. Хорошо?
— Что вы собираетесь делать?
Впрочем, Зак мог и не спрашивать. Он знал. Был уверен, что знает. И Нора тоже знала, что он знает.
Мариела Мартинес уже искусала руку дочери, вынуждая Нору освободить ее рот. Нора полуобняла Зака и крепко прижала к себе, так что лицом он уткнулся в ее бок. Зак почувствовал, как Нора поцеловала его в макушку. Затем Мариела снова принялась вопить во все горло, и Норе опять пришлось заткнуть ей рот.
— Ну же, смелее! — шепнула она Заку. — Давай!
Зак лег на спину и, извиваясь, протиснулся под выступ, даже не думая о разных там мышах и крысах, обыкновенных для таких мест. Он крепко обхватил ладонью костяную рукоятку ножа, прижал его к груди наподобие распятия и стал слушать, как Нора, преодолевая сопротивление матери, уводит ее прочь.
Фет сидел в микроавтобусе Управления общественных работ. Сидел и ждал. Двигатель микроавтобуса работал на холостом ходу. На Василии были жилет с отражателями, надетый поверх его обычного комбинезона, и шлем-каска. При свете приборной панели он изучал схему канализационной сети Манхэттена.
Самодельные серебряные химические боеприпасы, изготовленные стариком, лежали в задней части микроавтобуса — эту груду амуниции пришлось подпереть со всех сторон свернутыми полотенцами, чтобы снаряды не скользили по полу. Василия очень беспокоил план, разработанный Се-тракяном. Слишком много движущихся деталей. Он в очередной раз бросил взгляд на заднюю дверь магазина, откуда должен был появиться старик.
Внутри магазина Сетракян готовился к выходу. Он поправил воротничок своей лучшей рубашки, его узловатые пальцы покрепче затянули узел галстука-бабочки. Сетракян вытащил одно из своих маленьких серебряных зеркал, чтобы оценить, хорошо ли сидит весь наряд. На нем был его лучший костюм.
Сетракян отложил зеркало и в последний раз все проверил. Таблетки! Он нашел жестянку и осторожно потряс ее содержимое — на удачу! Проклиная себя за то, что он едва не забыл про таблетки, Сетракян засунул коробочку во внутренний карман пиджака. Все. Он готов.
По пути к двери Сетракян бросил последний взгляд на стеклянную банку, в которой хранились останки расчлененного сердца его жены. Он долго облучал кровяного червя ультрафиолетом и в конце концов убил его — раз и навсегда. Теперь же этот орган, столь долго находившийся во власти паразита, лишь чернел день ото дня, разлагаясь, как и положено биологической субстанции.
Сетракян смотрел на банку так, как если бы перед его взором была могила любимого человека. Он именно этого и хотел: банка с сердцем Мириам должна была стать последним предметом, увиденным им в этом доме. Потому как Сетракян твердо знал: он больше никогда не вернется сюда.
Эф сидел в одиночестве на длинной деревянной скамье, приставленной к стене операционного зала. Агента ФБР звали Леш. Его стол и стул располагались примерно в метре от той незримой черты, которая служила пределом досягаемости Эфа. Левое запястье Эфа было приковано к стальной штанге — она шла вдоль стены как раз над скамьей и напоминала вспомогательный поручень, которым оборудуют ванны для инвалидов. Эфу приходилось сидеть немного ссутулившись и вытянув вперед правую ногу, чтобы удобнее чувствовать себя с ножом, который по-прежнему размещался у него за поясом. По возвращении Эфа от Палмера его никто так и не обыскал.
У агента Леша был лицевой тик. Его левый глаз время от времени самопроизвольно подмигивал, отчего в пляс пускалась вся щека, однако на речь это не влияло. На столе в его закутке стояли фотографии детей школьного возраста в недорогих рамках.
— Итак, — сказал агент. — Эта самая штука. Я все же не понимаю. Она что — вирус или паразит?
— И то, и другое, — ответил Эф. Он старался говорить рассудительно, надеясь своими словами как-нибудь вымостить путь к свободе. — Вирус передается с паразитом, имеющим форму кровяного червя. А сам паразит проникает в организм человека во время заражения, через горловое жало.
Агент Леш непроизвольно моргнул и принялся строчить в блокноте, записывая услышанное.
Значит, ФБР все же принялось в конце концов доискиваться до сути — только слишком поздно. Хорошие следа-ки — вроде агента Леша—действовали в самом низу, в широком основании пирамиды, не имея ни малейшего представления, что все уже решено теми, кто располагался на самой верхушке.
— А где же те двое? — спросил Эф. — Двое других агентов?
— Какие еще двое?
— Те, которые возили меня в город на вертолете. Агент Леш поднялся, чтобы лучше видеть другие закутки
операционного зала. Несколько преданных делу агентов все еще оставались на работе.
— Эй, кто-нибудь из присутствующих возил доктора Гу-дуэдера на птичке в город?
Ответом были лишь отрицательные возгласы и недовольное бормотание. Эф сообразил, что с момента возвращения он больше не видел тех двоих мужчин.
— Могу предположить, что они исчезли навсегда.
— Быть такого не может, — сказал агент Леш. — Нам приказано оставаться на местах в ожидании дальнейших указаний.
Это выглядело совсем уже плохо. Эф снова взглянул на фотографии в рамках.
— Вы сумели вывезти семью из города?
— А мы и не живем в городе. Слишком дорого. Я каждый день езжу сюда на машине из Джерси. Но — так и есть: детей мы отправили. Школа закрылась, поэтому жена отвезла их в дом нашего друга на озере Киннелон.
«Не очень далеко», — подумал Эф.
— Мои тоже уехали, — сказал он. Эф наклонился вперед — насколько позволили наручники и столовый нож, спрятанный на бедре. — Послушайте, агент Леш, — зашептал он, пытаясь войти в доверие к этому человеку. — Все, что сейчас происходит... Я знаю, это походит на хаос, вроде как полнейший беспорядок. Но это не так. Понимаете? Не так. Это тщательно спланированное, согласованное наступление. А сегодня... сегодня все переходит в решающую стадию. Я по-прежнему не знаю в точности, что, где и как, но знаю, когда. Именно сегодня. И мы — вы и я, мы оба — должны выбраться отсюда.
Агент Леш моргнул дважды.
— Доктор Гудуэдер, вы под арестом. Вы стреляли в человека, среди бела дня, на глазах десятков свидетелей, и вы давно уже предстали бы перед федеральным судом, если бы не это безумие вокруг и если бы большинство правительственных учреждений не были закрыты. Поэтому вы никуда не будете выбираться, а из-за вас и я. Но вернемся к делу — что вы можете сказать вот об этом?
Агент Леш показал Эфу стопку распечаток. Каждая представляла собой фотографию некоего знака, протравленного на стене или окне здания, — везде одно и то же граффито: шестиногое изображение, похожее на жука.
— Это Бостон, — сказал агент Леш, перекладывая листок сверху в низ пачки. — Этот из Питтсбурга. Вот этот снимок сделан в пригороде Кливленда. Вот Атланта. А вот Портленд, штат Орегон, — отсюда до него пять тысяч километров.
— Не могу сказать наверняка, — ответил Эф, — но, по-моему, это нечто вроде кода. Они не сообщаются между собой посредством речи. Им требуется какая-то другая языковая система. Они метят свою территорию, метят свое продвижение... что-то в этом роде.
— А этот жучий рисунок?
— Понимаю. Это почти как... Вы слышали об автоматическом письме? О мозге, работающем в режиме подсознания? Видите ли, они все соединены между собой на экстрасенсорном уровне. Я не понимаю этого, зато знаю теперь, что такой уровень существует. И, полагаю, как у любого другого могучего разума, у этого интеллекта есть сегмент подсознания — вот оттуда эти штуки и выплескиваются... почти артистически. Оно, подсознание, словно бы самовыражается. Вы уже знаете, что этот, так сказать, базисный рисунок — один и тот же — нацарапан на зданиях по всей стране. Думаю, подобными художествами охвачена уже половина мира.
