Линкольн Чайлд - Огонь и сера
Молчание. Рокер оглядел оставшихся – тех, кто еще не высказался.
– Господа?
Двое офицеров закивали. Похоже, психолог и Грэйбл склонили всех на свою сторону.
– Что ж, – сказал Рокер, вставая. – Мне ничего не остается, как только присоединиться к единодушному решению. В конце концов, нельзя же выслушивать психолога лишь затем, чтобы не согласиться с ним.
Он посмотрел на Хейворд. Капитан ничего не смогла прочесть по лицу комиссара, но взгляд его был вовсе не безразличный.
– Зашлем в лагерь небольшую группу, как предлагает Уэнтворт, – продолжил Рокер. – Двух офицеров. Капитан Грэйбл, вы – первый.
Грэйбл удивленно посмотрел на него.
– Мы все видим, как вы болеете за свой округ. И ведь именно вы ратуете за решительные действия.
– Конечно, сэр.
– Кстати, Уэнтворт предлагал отправить женщину. – Рокер кивнул на Хейворд. – Это будете вы.
В наступившей тишине Грэйбл и Уэнтворт переглянулись.
Однако взгляд Рокера по-прежнему был обращен к Хейворд. В глазах комиссара она прочла: «Вы мой единственный разумный сотрудник».
– Баку польстит, что к нему придут двое старших офицеров. Выходит, мы с ним считаемся. Грэйбл, – повернулся Рокер, – назначаетесь ответственным за операцию. За вами – детали и расписание. Совещание окончено.
Глава 64
На следующее утро д'Агоста и Пендергаст вновь отправились на площадь Санто-Спирито, на этот раз на лодке. День выдался ясный, и д'Агоста щурился на яркое солнце.
– Вы отчитались перед капитаном Хейворд? – спросил фэбээровец.
– Да, перед тем как лечь спать.
– Она сообщила что-нибудь интересное?
– Ничего особенного. Версии по Катфорту завели в тупик. Записи камер безопасности в доме ничего не дали. Похоже, повторяется ситуация с Гроувом. А теперь еще все нью-йоркские шишки заняты по горло проповедником, который оккупировал Центральный парк.
Сонливой атмосферы как не бывало: на ступеньках фонтана разместилась большая группа молодых людей с рюкзаками. Они покуривали травку, передавая по кругу бутылку вина. Воздух оглашали громкая речь, по меньшей мере на пяти языках, и лай десятка собак.
– Смотрите под ноги, Винсент, – криво усмехнулся Пендергаст. – Флоренция – это чудесное сочетание высокого и низкого. – Он обвел рукой кучки собачьего дерьма, затем указал на величественное здание на южной стороне. – Например, палаццо Гуаданьи, ярчайший образчик зодчества эпохи Ренессанса.
Первый этаж дворца был выстроен из грубых серо-коричневых блоков, а верхние покрывала желтая штукатурка. Строгую изысканную конструкцию венчала лоджия – крытый портик, опиравшийся на каменные колонны.
– На первом этаже – офисы, – пояснил Пендергаст. – На втором – языковая школа, а на третьем синьора Донателли содержит пансион для студентов. Именно там в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году встретились Бекманн и остальные. Синьора Донателли – хозяйка палаццо, последняя из Гуаданьи.
– Думаете, она вспомнит четырех студентов, которые жили тут три десятка лет назад?
– Попытка не пытка, Винсент.
Осторожно перейдя площадь, друзья прошли в огромные деревянные ворота, обитые железом. Оказавшись в некогда роскошном, а ныне мрачном сводчатом проходе, взошли по лестнице на площадку второго этажа. Там с карниза под поблекшей барочной фреской свисал кусок потрепанного картона. На листе твердой рукой была нарисована стрелка, а надпись сообщала: «Приемная».
Для такого шикарного здания приемная оказалась непростительно маленькой – захламленное, но уютное гнездышко, разделенное надвое деревянной перегородкой с фрамугой. С одной стороны старинного письменного стола побитыми сотами выстроились почтовые ящики, с другой – стояла вешалка для ключей. В приемной сидела миниатюрная пожилая дама, одетая с невероятным изяществом; на ее шее и в сморщенных ушах д'Агоста заметил камни, похожие на настоящие бриллианты.
Она встала, и Пендергаст поклонился:
– Molto lieto di conoscerLa, signora[59].
– Il piacere emio[60], – твердо ответила дама, после чего добавила по-английски, с акцентом: – Вижу, вы не комнату пришли снять.
– Нет, – ответил Пендергаст и показал ей удостоверение.
– Вы из полиции?
– Да.
– Что конкретно вам нужно? У меня дела, – остро и с угрожающей интонацией предупредила дама.
– Осенью тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, насколько я знаю, здесь жили четверо американских студентов. Вот фотография. – Пендергаст показал снимок Бекманна.
– Вы знаете их по именам? – На карточку госпожа Донателли даже не посмотрела.
– Да.
– Тогда идемте за мной.
Она завела их за перегородку и через заднюю дверь – в комнату побольше, очень похожую на библиотеку. Здесь на полках до самого потолка громоздились книги, рукописи, документы на пергаменной бумаге. Пахло сухой гнилью, старой кожей и воском. Рассыпающийся потолок еще хранил следы искусной позолоты.
– Архивы семьи, – пояснила дама. – Им восемь столетий.
– У вашего дома богатая история.
С нижней полки в дальнем конце комнаты хозяйка достала большой журнал, перенесла его на стол в центре и стала перебирать страницы, на которых убористым почерком было записано все: счета, платежи, имена, даты.
– Как их звали?
– Баллард, Катфорт, Бекманн и Гроув.
Страницы замелькали с поразительной быстротой, поднимая в воздух облачка пыли. И вдруг дама остановилась.
– Вот. Гроув. – Обремененный бриллиантовым перстнем костлявый палец ткнулся в строчку и скользнул вниз. – Бекманн... Катфорт... Баллард. Да, они все были здесь в октябре.
Пендергаст заглянул в журнал, но даже ему оказалось не по зубам расшифровать микроскопический почерк.
– Приехали одновременно? – спросил фэбээровец.
– Да. Тут записано: на одну ночь, тридцать первое октября.
Госпожа Донателли захлопнула книгу:
– Господам угодно что-то еще?
– Да, синьора. Не будете ли столь любезны взглянуть на этот снимок?
– Вы же не рассчитываете, что я вспомню американских нерях-студентов, которые были здесь тридцать лет назад? Мне девяносто два года, сэр. По-моему, я заслужила право хоть что-то забыть.
– Прошу, будьте к нам снисходительны.
Раздраженно вздохнув, дама взяла снимок... и заметно вздрогнула. Она долго, пристально вглядывалась в фотографию, и даже тот бледный цвет, что еще оставался на ее лице, начал постепенно сходить.
– Выходит, я все же помню, – низким голосом сказала хозяйка, вернув снимок. – Его... – Она указала на Бекманна. – Дайте подумать. Он и другие мальчики – может быть, даже эти, на фотографии – ушли на всю ночь...
Ее голос утих. Решительность и выражение непоколебимого достоинства исчезли с лица.
– Да, накануне Дня всех святых. Они вчетвером всю ночь где-то пропадали. Бекманн вернулся под утро. Он был сам не свой, и я отвела его в церковь.
– В какую?
– В ту, что здесь, рядом: Санто-Спирито. Бекманн в панике молил дать ему исповедаться. Прошло столько времени, а я до сих пор помню. Помню лицо бедного мальчика. Он просился к священнику так, будто от этого зависела его жизнь.
– И что же?
– Он исповедался, потом сразу же собрал вещи и отбыл.
– А остальные американцы?
– Каждый год они отмечают День всех святых или, скорее, день до него, который вы, кажется, называете Хэллоуин. Это вроде как оправдание пьянке.
– Не помните, куда они пошли в тот вечер? Или, может, они с кем-то встретились?
– Увы...
Из приемной донесся звон колокольчика.
– Ко мне пришли, – сказала дама.
– Последний вопрос, синьора, – попросил Пендергаст. – Тот священник, что исповедал Бекманна... он еще жив?
– Отец Зеноби? Сейчас он живет с монахами монастыря Ла-Верна.
У двери госпожа Донателли на секунду задержалась.
– Вы прискорбно ошибаетесь, – предупредила она, – если полагаете, что отец Зеноби раскроет тайну исповеди.
Глава 65
Д'Агоста надеялся, что из палаццо они с Пендергастом вернутся прямиком в отель. Но напарнику вздумалось побродить по площади.
– Может, съедим по мороженому? – предложил он. – Здесь неподалеку есть кафе «Риччи». Если не ошибаюсь, там подают лучшее мороженое во Флоренции.
– Я к мороженому как-то охладел.
– Зато я – нет. Уж простите.
Войдя в кафе, они направились к бару. Пендергаст заказал рожок ванильного тирамису, а д'Агоста решил взять эспрессо.
– Не знал, что вы такой сластена, – заметил сержант, облокотившись о стойку.
– У меня что-то вроде слабости к итальянскому мороженому. Хотя на самом деле я хочу узнать, чего он хочет.
– Он? Кто – он?
– Человек, который следует за нами.
– За нами следят? – Д'Агоста напрягся.
