Владимир Кузнецов - Темные (сборник)
– Туфель! – орал он, надсаживая глотку, хотя надо было вставать и идти, спасать его, потому что верные старые дворняги не исчезают просто так, когда хозяину одиноко и страшно, а им самим и того больше. – Иди сюда! Фьюить, фьюить, мальчик!
От испарины, выступившей на лбу, запотела единственная выжившая линза. Андрей протер ее низом футболки, подпустив к телу еще нескольких насекомых, и заковылял в сторону, где кусты как будто покачивались сильней, чем имели право от природы. Голая ступня утопала в размокшей земле. Он всегда ненавидел ил и купался исключительно на песчаных пляжах. Только теперь жаловаться было некому. А вокруг темнело. И случайные зарницы уже радовали, потому что он был еще и немножко дальтоник, и всю эту мешанину стволов, пней, прутьев, листьев, грибов воспринимал в целом, не разделяя на элементы, а в контурном мире еще можно было как-то существовать и передвигаться. Он довольно быстро понял, что Туфеля не отыщет, а сам заплутает еще больше, и все равно продирался через кустарник, обдирал локти, царапал бока в каком-то пьяном одурении, потому что иначе пришлось бы задуматься о том, что с ним произошло, и что еще ждет. Смешно: в каких-то двух километрах, максимум в трех, пожилые Панкеевы, с которыми он так и не нашел общего языка, вот прямо сейчас смотрели «Россию» и, наверное, пили чай с душицей, а у него впереди было что-то совсем иное, о чем они и помыслить не могли. Сам Урал разинет древнюю пасть и проглотит его вместе со всеми мелкими и крупными бедами, высосет досуха в неведомых подземных кавернах и выплюнет птицам на потеху.
Спустя какое-то время ему стало так больно и тоскливо, что он остановился на полушаге и лег на землю. Заметив, что губы все еще бессмысленно шепчут собачью кличку, заставил себя умолкнуть. Это было легко. Покрывало сочилось, как губка, но он так устал, страшно устал, что холод, сырость и комары уже не тревожили его, просто хотелось спать, спать, спать. Пространство между ушами забила тяжелая вата, она утягивала голову к земле и мешала думать, ну и что с того, его все устраивало, лишь бы забыть про эти дурные сумерки и ненасытную мелкоту, ползающую по рукам и плечам.
Напротив сидела в облаке теней Светка – в их любимом баре, за столиком у окна. Ее бокал был пуст, улыбка – фальшива, как и всегда, такого мог не заметить только влюбленный идиот, но во сне его переполняла великая мудрость, и он с улыбкой покачал головой. Она нахмурилась, отвернула лицо, затем извлекла из воздуха тонкий сверкающий скальпель. Встала, подошла и задрала ему подбородок. Он все еще улыбался, когда она полоснула лезвием ему по горлу и подставила под струю бокал, но быстро потеряла терпение и приникла к разрезу губами. Жидкое медовое золото стекало по рубашке на пол, шипело, прощалось с ним.
Вздрогнув, Андрей проснулся и тут же пожалел об этом. Каждый уголок тела болел по-разному – от царапин, ушибов, бессчетной прорвы укусов. Левая нога затекла, правая вообще не напоминала о себе. В ушах звенело, нос был наглухо заложен. Кажется, светило солнце – во всяком случае, левым глазом он различал больше, чем перед сном, вместо серо-черного хаоса – зелено-серый. Дождь перестал, или Андрей так привык к нему, что уже не замечал.
Есть хотелось страшно, но в рюкзаке у него ничего не осталось, кроме бутылки воды и ножниц. Он схватился за ствол молоденькой осинки (а может, и ольхи), потому что сам подняться не мог, но деревце, хоть и здоровое на вид, сочно треснуло посредине и переломилось, осыпав его желтой трухой и припечатав точно по лбу. Очки опасно перекосились, но выстояли. «Вот ведь интересно, – отстраненно думал он, пытаясь встать по новой, – люди выкидывают деньги на наркотики и алкоголь, хотя достаточно плохого зрения, усталости и голода, чтобы обычный лес превратился в отделение ада на земле». Там нет никаких костров и котлов, там так же сыро, холодно и, главное, полным-полно комаров. Андрей охотнее лежал бы и дальше, однако в его мозгу запустились программы самосохранения, о которых он раньше и не подозревал, и они сами передвигали его ноги, гнали вперед в поисках тепла, пищи и общества ему подобных. Или же еще дальше в чащу, потому что навык ориентирования в базовый комплект мог и не входить. Перья папоротников, шершавая кора, палевые и белесые цветы, пружинистый мох на древних камнях. Одно и то же, везде одно и то же. За ночь корка грязи на правой ступне засохла, и чтобы надеть носки – оба сразу, – пришлось ее соскоблить. Жирной лесной почве нравились обе его ноги, но обутая все-таки больше: каждый десятый шаг кроссовка увязала, словно в бетоне, и спасать ее от разу к разу было все труднее.
Он старался поменьше двигать головой, опасаясь за очки, и потому заметил мешок лишь краем глаза, как нечто нарочито однотонное на фоне общей пестроты, и даже наступил на него. Ступня с неприятной легкостью продавила материю. Картошка? Андрей пал на колени в бурую жижу, непослушными руками отыскал горловину и пошарил внутри мешка. Нащупав что-то мелкое, шершавое, совсем не похожее на клубни, вытащил одну штучку и поднес к левому глазу.
Темно-рыжая шерстка, усы пучком, хвост длиной в ладонь. Тельце вялое, обмякшее, но теплое. Вместо глаз – капельки черной смолы. Если только смола умеет моргать.
Андрей с отвращением отбросил мышь в кусты. Страх перед грызунами его никогда не беспокоил (а вот Светка сейчас уже лежала бы в обмороке… хотя она бы в такую историю вообще не влипла), но этот явно чем-то болел, впал в паралич. Конечно, за прошедшие сутки Андрей имел возможность нахвататься всей заразы, какая только есть в окрестностях, однако лезть на рожон не стоило. Может, остальные уже дохлые, а эта просто из живучих. Пусть проверяет кто-нибудь другой.
А ведь мешок, похоже, полон на треть. То есть кто-то ходил и собирал их, как грибы. А они лежали и ждали. Химикатами их, что ли, глушили? Ультразвуком? Зачем?
Вдруг с новой силой ударил озноб, и Андрей плотнее закутался в мокрое покрывало, хотя от этого становилось только хуже. Зеленое месиво закружилось, как картинка в калейдоскопе, окончательно утрачивая сходство со знакомой реальностью. Слух тоже начал сбоить, уши наполнились фантомными шорохами, треском, шепотом, которого не было. И только кожа исправно подавала рапорты о нескончаемых атаках, впрыскивало в мозг игольчатые сигналы боли, за которыми не поспевали ослабевшие руки. За ухом… между лопаток… на боку… у лодыжки… Он не знал, могут ли комары сожрать человека заживо, но всеми остатками сознания верил в это. И малярия… они переносят малярию.
Когда изображение в левой линзе вернулось в фокус, он сквозь паутину лихорадки различил в полуметре от себя отчетливый след сапога. Масштабы в новом мире Андрея странно исказились, потому что рука как будто бы укладывалась в этот отпечаток по самый локоть. А мыши, наверное, так и вовсе раздались до бобров. Груда бобровых тушек в мешке величиной с палатку. Или он сам съежился, и скоро комары примутся отхватывать от него целые куски, по шматку парного мяса за раз, чтобы спокойно уплести в сторонке от конкурентов. Но чуть дальше первого следа виднелся еще один, зеркально отраженный, и еще, и еще, а значит, здесь прошел человек. И не просто прошел – проложил дорогу для других. Для несчастных идиотов, которым вообще нечего делать за пределами своих квартирок и антикафе. После него осталась узкая просека, ВИП-коридор на одну персону, обозначенный цепочкой сбитых набок кустов и свернутых древесных шей. Такие люди в лесу не теряются. Может, и Туфель убежал с ним, признав истинного альфу. Светка бы тоже… да ну ее к черту.
