Владимир Кузнецов - Темные (сборник)
На очередном булыжнике подошва осиротевшего «адидаса» взбунтовалась и весело поехала вниз. Андрей, не успев среагировать, нелепо замахал руками и рухнул на тропу. Туфель с визгом отскочил.
И только сейчас, когда его грубо выдернули из сладкой пропасти самобичевания, стало ясно, что никакой тропы уже и нет. Спереди – бледные лесные цветы, гнилой валежник и поросшие лишайником камни, позади то же самое. С обоих боков – молодые тонкие березы и лиственницы, перемежающиеся корявыми кустами и редкими деревьями-патриархами. Видимость сошла на нет. Он где-то читал, что бинокулярное зрение появилось у мохнатых пращуров человека, чтобы дать им возможность видеть сквозь пышную растительность – рентген без рентгена. Но сейчас его могли бы окружать глухие стены – непонятно, как ему удавалось продираться через этот бурелом раньше. И с какой стороны он пришел, непонятно тоже. Стволы, перекореженные и прямые как флагштоки, выпирали из земли где попало, на разных уровнях. Местность во всех направлениях и повышалась, и понижалась сразу. Его могла спасти гроза, но стоило мелькнуть этой спасительной мысли, как на лоб ему упала первая капля дождя, потом вторая, и через миг-другой зеленые покровы уже кропили его фильтрованной моросью. Где-то там, над кронами, били неоновые разряды, но под древесный балдахин они просачивались лишь отголосками, отовсюду и ниоткуда.
Андрей присел на ближайший валун, стылый и шершавый. Теперь торопиться было некуда. Заблудился – ну и что с того, не тайга же. Выбрал курс и пилишь, пилишь, пилишь. В конце концов куда-нибудь выпилишь. А может, и нет. Как дед Егор с этим своим Тарасом. Ушли в августе девяносто девятого по ягоды, да так и не вернулись. Бабушка говорила, волки. Хотя на кой им летом люди? Темная история, в общем. Двое человек – и как в воду канули. Только в лес. Может, конечно, никто особо и не искал. И это еще местные. А тут какой-то городской задохлик без определенных занятий. Его хоть видел кто-нибудь в деревне? Туфель и то завел больше знакомств, но и его вряд ли хватятся.
Он не мог сказать даже, что за растения обступили его в дождливом полусвете, хотя любил выставлять себя ботаником в изначальном, благородном, смысле слова. Стопка справочников, распечатки из Интернета – и вот теперь он худо-бедно опознавал душицу, зверобой, кровохлебку и пустырник, но не смог бы подобрать имени ни стройному серому деревцу с зубчатыми листьями, ни прозрачно-желтому большому цветку, от которого даже в дождь тошнотворно-сладко пахло, ни горбатому гиганту, давшему приют двум ничтожным фигуркам, человечьей и звериной.
В ровном шуме дождя ему чудились всевозможные посторонние звуки. Урчание моторов, которых здесь быть не могло – ближайшая дорога на противоположном краю долины, железка еще дальше. Свист авиационных турбин. Рев плотины. Это уже реальней, но ненамного: хотя ощущение времени ему тоже отказало, столько пройти он просто не мог. Еще, разумеется, шаги со всех сторон – сначала осторожные, потом все более наглые, ведь он здесь один и не сможет отбиться. От кого?
И комариный писк. Почувствовав гаденькую боль у основания ладони, он понял, что это уже не галлюцинация. В воздухе скопилось ровно столько влаги, чтобы они выползли из своих тайных убежищ и могли при этом летать где пожелают. Если сидеть здесь, его просто загрызут. При этой мысли отозвался сосущей пустотой желудок, и Андрей вспомнил о хлебцах. Не сходя с места, он нашарил в утробе рюкзака полиэтиленовый мешочек и уплел все сразу, только поделился парочкой с Туфелем – тот и не думал отказываться, а сосредоточенно шамкал челюстями, не вполне пригодными для такой пищи. Их самих в это время тоже ели, с тем же уверенным аппетитом. Какому-нибудь индийскому божеству с полудюжиной рук это не доставило бы хлопот, но силами обычного смертного справиться было невозможно. Ничего личного, банальное выживание: просто самкам требовалось немного крови, чтобы продолжить свой род (так и Светка настаивала на широкой и не слишком мягкой кровати, требовала заботы и денег на такси). И все-таки он не мог отделаться от чувства, что его пытаются добить, что это агенты самой эволюции, которая пользуется любой возможностью, чтобы выполоть неприспособленных и бесполезных.
Хрустнула ветка – отчетливо, оглушительно. Вообще, вокруг постоянно что-то трещало и скрежетало, под дождем горный лес оживал и беспокойно ворочался, но такой звук могло произвести только сознательное, расчетливое существо, замершее в хищном ожидании, ненароком шевельнувшееся и выдавшее себя. Туфель встопорщил уши и храбро гавкнул, но от этого почему-то стало еще неуютнее. Андрей завертел головой, не отличая уже озноб от страха. Сквозь дырчатую пелену дождя видно было немногое, и подлесок выглядел совершенно однородным, равно враждебным и непроницаемым, куда ни посмотри. Все это безостановочно шелестело и шуршало, как бывает в горячечных снах, только вклинивалось неуместной басовой партией рычание пса. Волки? Или и вовсе – медведь?
Хруст повторился, и поодаль, впереди, в просвете между деревьями замаячило что-то неясное, болотно-бурое, массивное. Или и вовсе. Андрей не успел и вздрогнуть, как Туфель сорвался с места и пропал. И многозвучная тишина леса мгновенно поглотила его, как будто и не сидел только что рядом, не сопел в обе ноздри. Ни лая, ни рева, ни даже шороха. Хотя нет, с неопределенного расстояния вроде бы послышался визг, но тут шею Андрея под самым подбородком прошила крохотная иголка, он запоздало шлепнул рукой, и визг перешел в писк.
– Туфель! Мальчик, сюда! Ты где?
Слова вязли в дожде и оседали на жестких мокрых стеблях: это место не было создано для слов. Только комары отзывались на его крики, стаями выходили из спячки и летели на аромат теплой человеческой плоти. Нескончаемый концерт для тысячи и одной скрипки, подавать с кровью.
– Туфель! – орал он, надсаживая глотку, хотя надо было вставать и идти, спасать его, потому что верные старые дворняги не исчезают просто так, когда хозяину одиноко и страшно, а им самим и того больше. – Иди сюда! Фьюить, фьюить, мальчик!
От испарины, выступившей на лбу, запотела единственная выжившая линза. Андрей протер ее низом футболки, подпустив к телу еще нескольких насекомых, и заковылял в сторону, где кусты как будто покачивались сильней, чем имели право от природы. Голая ступня утопала в размокшей земле. Он всегда ненавидел ил и купался исключительно на песчаных пляжах. Только теперь жаловаться было некому. А вокруг темнело. И случайные зарницы уже радовали, потому что он был еще и немножко дальтоник, и всю эту мешанину стволов, пней, прутьев, листьев, грибов воспринимал в целом, не разделяя на элементы, а в контурном мире еще можно было как-то существовать и передвигаться. Он довольно быстро понял, что Туфеля не отыщет, а сам заплутает еще больше, и все равно продирался через кустарник, обдирал локти, царапал бока в каком-то пьяном одурении, потому что иначе пришлось бы задуматься о том, что с ним произошло, и что еще ждет. Смешно: в каких-то двух километрах, максимум в трех, пожилые Панкеевы, с которыми он так и не нашел общего языка, вот прямо сейчас смотрели «Россию» и, наверное, пили чай с душицей, а у него впереди было что-то совсем иное, о чем они и помыслить не могли. Сам Урал разинет древнюю пасть и проглотит его вместе со всеми мелкими и крупными бедами, высосет досуха в неведомых подземных кавернах и выплюнет птицам на потеху.
