Татьяна Корсакова - Печать василиска
Настасья с малолетства была норовистой. Уж сколько он ее лупил, сколько розг на ее спине пообломал, а не получилось из девки ничего путного вырастить. Как услышала про егоршинского сына, так прямо ему, отцу родному, в лоб и заявила, что не желает замуж за всяких юродивых выходить! Уж лучше в монастырь!
Да только не тот он, граф Бежицкий, человек, чтобы у бабы дозволения спрашивать. Скрутил Яшка по его приказу Настену, забросил в возок. Может, оно и не шибко красиво получается, что невеста с отцовой волей несогласная, да только Егоршиным без разницы, согласная или не согласная, и поп уже все для венчания подготовил. Осталось только Настену до церкви довезти...
Это все Яшка сплоховал, пожалел, подлец, хозяйскую дочку, руки скрутил, а ноги не стал. Вот она посреди дороги из возка-то и сиганула... прямо в топь. Барахтается в жиже болотной, воды ледяной нахлебалась, а все одно кричит: «Не пойду замуж за дурочка Егоршина, лучше тут, в болоте, сгину!»
Что на него тогда нашло?! Может, черт попутал, а может, устал от дочкиных выкрутасов, только когда Яшка березку топориком рубанул, да Настасье сунул, он березку ту из Яшкиных лап выбил. Хочет помирать – пусть помирает! Не ведает, дуреха, что за смерть себе выбрала. Или, может, думает, что он с ней цацкаться станет, пожалеет, из болота вытащит, облобызает да обратно в поместье отвезет? Зря думает, потому как могла бы уже за семнадцать своих годков понять, что за человек такой – ее батюшка.
Поняла, как водица болотная в глотку полилась, проситься стала: «Папенька, прости, родненький, я тепереча послушною буду!» Да только поздно! Он от своего слова не отступится! Так и стоял, на самом краю гати, смотрел, как дочка тонет, и Яшку спасать не пущал.
Она уже с головой под воду ушла, думал – потопла. Ан, нет! Упрямая девка! Вырвалась из трясины, да только не затем, чтобы прощения попросить, да покаяться, а затем, чтобы отцу родному пригрозить! Отдаю, говорит, тело и душу свою озерному змею, с ним, говорит, обвенчаюсь, как потопну. Да только и тебе, говорит, папенька, счастия не будет, попомнишь ты еще мои страдания... Сказала и все – потопла, только пузыри по воде. А Яшка, дурак, причитает, крестится, смотрит на него, словно на прокаженного. Пришлось Яшку для острастки кнутом огреть да упредить, чтобы о случившемся ни единой живой душе не сказывал.
Потопла Настена от резвости характера, захотела по гати ноженьками пробежаться, оступилась и в болото свалилась. Уж как они старались ее из трясины вытащить, да не вышло, прибрал Господь Настеньку-то, забрал на небеса к ангелам.
Яшка наказ выполнил, все, как велено, рассказал, да только Егоршины не поверили, что Настасья сама потопла. Испортились после того случая отношения с Егоршиными, и надежды на удачное родство прахом пошли. Младшую-то дочку, Малашку, егоршинский ублюдок в жены брать не захотел. Говорит, девка рожей уж больно немила, длинноноса да прыщава. Знамо дело, длинноноса! Потому как не в мать свою покойницу пошла, а в любимого папеньку, а прыщава, потому как молодая еще, только пятнадцать годков исполнилось. Да и бес с ними, с Егоршиными! На них одних свет клином не сошелся! Малашку он вон за Алексея Звонова сына пристроит. Тот хоть и не так родовит, как Егоршины, но золотишко у него тоже имеется...
А Настасьино проклятье не сбылось. Кишка тонка у нее с отцом бодаться! И чего добилась, дура?! Он вот живой и невредимый, а она на дне болотном гниет. Или сгнила уже, полгода-то уже, почитай, прошло. Одно только тревожно: церковь, та, в которой он дочку свою непутевую с Егоршиным обвенчать собирался, в ту же ночь на дно озера ушла вместе с попом. Вот людишки тогда насудачились! Чего только не говорили! Да ведь совпадение все, чистейшее совпадение...
Ох, что-то не о том он думает! Надо думать, как с Венькой разговор держать, чтобы не шибко стелиться перед этой бандитской рожей и свою собственную выгоду поиметь. А Яшку точно надо того... в топь. Для надежности.
Думы были тяжкие, невеселые, оттого, наверное, он не сразу путника заприметил. Да и не ожидал он, по правде сказать, в этих глухих разбойничьих местах путника встретить. Сюда ж даже местные соваться бояться. Кто поглупее, про озерного змея талдычит, ну, про того, за которого Настька замуж собиралась. А кто поумнее, тот знает, что Мертвое озеро – это Веньки Кутасова вольница, и озорует он тут ох как люто. А этот ничегошеньки, видать, не боится. Стоит себе на самом краю гати, не поймешь, то ли возок пропускает, то ли остановить хочет. А кнут от греха подальше лучше из рук не выпускать. От всяких лихих людей в дороге нету лучшего средства, чем кнут. Таким, умеючи, и хребет перешибить можно, а уж он-то умеет...
Путник был сивым стариком, одетым не по погоде, уже осенней, студеной, в дырявые лапти да какую-то рванину. И с дороги соступать не собирался. Да и куда ему соступать-то, когда кругом болото? А кобылка вдруг заволновалась, заметалась. Пришлось вожжи натянуть, да кнутом огреть, чтобы успокоить. Только и тогда не сильно-то успокоилась, косилась на старика испуганно, всхрапывала, подрагивала. Тоже дура, потому как баба, а бабы – они завсегда дуры.
Если бы кобылка не взбрыкнула, он бы, наверное, старика объехал, а может, и кнутом оходил бы. Просто так, от скуки. А так, пока с кобылкой разбирался, старик уже рядом с ним, на козлах, оказался. И когда только успел, пень старый?!
– Доброго здоровьечка! – А голос у него какой-то небывалый, как будто с трещинками. И лохматая кроличья шапка так низко надвинута, что глаз не видать. – А я к вам с подарочком, Петр Игнатович. Извольте взглянуть на подарочек-то.
От кого подарочек?! Да и что за гонец такой чудной?! Посмотреть, что ли, подивиться на подарок? Кнутом-то завсегда успеется.
На заскорузлой ладони лежал перстень. Золотая змея вокруг кровью налитого камня. Камень большой, кажись, самый настоящий рубин. Красивая побрякушка, ничего не скажешь.
– Это кто ж мне такой подарочек-то удружил? – Перстень сел, как влитой, чем-то острым до крови оцарапал кожу. Ничего, кровь мы вот в трясину стряхнем или о кафтан вытрем. Черт с ним, с кафтаном.
– От зятя подарочек, – старик низко кланялся, мел сивой бородой дно возка. – От любимого зятя.
Ишь, ты! А Звонов-то каков! Еще на Малашке не женился, а уже зятем себя называет, подарки дарит. Ну оно, может, и хорошо, что вот так уважительно к будущему-то тестю... Да, видать, не прогадал он, когда Малашке жениха выбирал. Водится у Звоновых золотишко, водится! Не стал бы он такие подарки делать, если бы не было с чего.
