Юрий Ищенко - Одинокий колдун
Сбили настрой, испаскудили самое важное и светлое, — так думала она, когда ждала 25-й трамвай, потом качалась в нем, из-под зеркальных очков по ее смуглым щекам ползли слезы. Пристал контролер, она послала его нахер, он тоже обиделся и высадил ее. Вцепился, сказал, что или она деньги отдаст, или в милицию потащит. Она ударила его, изо всех сил, кулаком под дых, и переборщила, — отойдя на сотню метров, оглянулась, а он все еще сучил ногами и катался по пыльным бетонным плитам остановки, вокруг толпились испуганные люди.
Непослушные мысли почему-то лезли к запретной теме — к колдуну, который был враг, жаждал ее смерти, искал ее, чтобы отомстить. А ей хотелось вспоминать, что он ее не забыл за многие годы, что даже жирная мамаша Ванда (лица которой она уже не могла и вспомнить) была уверена в его любви. Егор являлся единственным человеком, которому ее жизнь и ее доля наверняка не были безразличны. Но когда она представила себе эту встречу, то зябко передернула плечами: она была уверена в своей силе, но встречаться не хотелось. С кем же тогда можно поговорить, рассказать, попытаться объяснить себя и свою судьбу... Старый поп-расстрига, тупой и злобный, жил в подвале разрушенной церкви на набережной Шмидта. Она знала, где это, — они с Молчанкой следили иногда за церковью осенью и зимой. Идти к нему? Он несъедобный; и разговора не получится. Или затаиться поблизости и дождаться колдуна? Зачем ей колдун? Он никто, ей не нужна помощь, а поговорить можно с любым: поймай, поговори, дай себя трахнуть, а потом убей, и все дела...
Она переходила дорогу, когда думала про это, и что-то в собственных рассуждениях вдруг, как вспышка, озарило ее мозг, так что Малгожата остановилась и стиснула руками виски. Красный «жигуль», завизжав тормозами и резко вильнув, все же ударил ее бампером, девушка покатилась по асфальту, пока не была остановлена стеной дома. Выскочил шофер, громко крича, что он ни при чем, сама же виновата, побежал к ней, наклонился, переворачивая извозюканное в пыли тело.
— Жива? — стуча зубами, капая на нее вонючими каплями пота, спросил он. — Куда же ты лезешь, молодая ведь, разве так можно...
— Отпусти, — попросила она.
Тело болело, особенно левое бедро, в которое врезалась автомашина. Но она встала, прислонилась спиной к кирпичам стены. Сразу несколько автомобилей стояли с краю дороги, вылезли и смотрели на нее люди. Свалились очки, она с каждой минутой хуже видела.
— Дай сигарету, — сказала шоферу, который оказался пожилым, толстым и очень несчастным на вид. — И не причитай, все нормально.
— Да, вроде крови нет, — с облегчением сказал тот, обращаясь скорее к зрителям, толпившимся за его спиной. — Ушиблась, конечно, я тебя отвезу, куда шла...
Дал ей сигарету из пачки «Космоса», сам прикурил.
— Найди мои очки, если уцелели, — попросила Малгожата, бедро болело все сильнее, и она боялась потерять сознание. — И проваливайте! Все! Чего стоите?..
Люди понемногу расходились. Шофер подбежал, по-детски радуясь, что очки чудом уцелели. Она прикрыла ими изболевшиеся желтые глаза. Похлопала его по плечу, утешая. Он заплакал и, утешившись, пошел к «жигулям». Малгожата хотела скрыться от любопытных глаз. Подволакивая ногу, пробралась во двор, дотащилась до качелей и неудобно уселась боком в покачивающееся сиденье. Она все еще надеялась, что боль пройдет, но при ходьбе какие-то кости шевелились и скрежетали внутри бедра; она стала понимать, что это перелом бедра, и она влипла.
А в Питере распогодилось: ощутимо припекало солнце. Во дворе росло несколько тополей; и белый пушистый пух с тополей невесомыми грудами медленно перекатывался по асфальту и траве, повинуясь прихотям слабого ветерка. Малгожата попыталась ощупать тело: наружу косточки не выскочили, но торчали под кожей явно по-иному. Попыталась привстать, — боль снова полоснула ее, еще более сильная, чем раньше. Она закусила губы, чтобы не расплакаться.
Что ей теперь делать и куда податься? Вариант с больницей она отмела сразу: неизвестно, что там в ее новом теле обнаружат врачи, там легко найдет ее колдун; и как быть с пищей? — ведь будут кормить, а она откажется есть их каши; будут кормить насильно, глюкозу вливать попробуют. И как ей в больнице, с гипсом и всякими механизмами на бедре, заниматься охотой? Нет, больница была невозможна.
Срастется ли бедро без врачебной помощи? Да и вообще, ни от кого она не могла принять помощь, не к кому было обратиться. Где ей лечиться? Чем питаться? Где отлежаться? От обилия вопросов кружилась голова. Она, вероятно, то и дело теряла сознание, потому что время текло слишком быстро: солнце ушло за крыши северных домов, стало прохладнее и не так ярко лился свет.
Малгожата впервые с момента превращения провела весь день на улице, под солнцем: в результате она была совершенно разбита и измучена. Глаза почти не видели, залившись красными густыми всполохами. А в скверике, неподалеку от нее, играли дети. Очень громко кричали, визжали, и их шум ее нервировал. Громыхали на соседней улочке трамваи. Высыпали на лавки у подъездов старушки, стали судачить. К качелям подошла дородная мамаша с деточкой под руку и потребовала, чтобы Малгожата освободила качели для детей (Малгожата смутно различала стервозную тетку, попыталась отвернуться и промолчать).
— Если напилась или накурилась, вали отсюда, — громко потребовала тетка. — Незачем тут наших детей пугать...
«Попалась бы ты мне днем раньше, сука, я бы тебя не так напугала», — подумала с тоской девушка. А к тетке подошли две соседки и тоже набросились с упреками на пьяную, по их впечатлению, приблудную девку. Одна из них дернула Малгожату за руку, — да так удачно, что девушка упала, вскрикнув от боли. Собрав все мужество, смогла встать, опираясь на левую, не покалеченную, ногу. Огляделась. На освободившиеся качели забралась та самая дочка свирепой женщины, с противным визгом металла начала раскачиваться. Малгожата по шажку в минуту удалилась прочь, встала под прохладную тень задней арки. Боль была сильная, но немного выровнялась, стала однообразной, и оказалось, что она может ее терпеть. Рядом с ней была приотворенная дверь подъезда: Малгожата нырнула туда, молясь, чтобы в доме были лифты, и эти лифты работали. Неизвестно, какой из богов ей помог, — и она поднялась на лифте до последнего, шестого, этажа. Там сбила висячий замок с дверцы на чердак (оторвала руками), забралась внутрь чердачных, пыльных и темных, помещений и рухнула на хрустящий шлак. Она лежала, не двигаясь, весь вечер, всю ночь (когда попискивающие крысы, осмелев, обнюхивали ее и бегали по ней) и полностью следующие сутки. При этом она не теряла сознания, хотела и есть, и избавиться от боли, — но больше всего ей хотелось понять и решить, кто она и что должна предпринять...
