Энн Райс - Песнь серафимов
Толпа разразилась криками и аплодисментами. Люди говорили:
— Старый еврей говорит правду!
— Да, как они могут это доказать?
— Он узнает ее по голосу! — И еще сотни вариаций на ту же тему.
Леди Маргарет разразилась слезами, но их заглушили рыдания Розы.
— Я никому не хотела причинить вреда! — вдруг выкрикнула леди Маргарет. Она протянула руки к епископу. — Я вправду думала, что девочка мертва, и считала себя виновной в ее смерти.
Роза повернулась к ней.
— Леди, утешьтесь, умоляю вас, — проговорила она робко, путаясь в словах.
Толпа умолкла, когда она заговорила. Епископ раздраженно махнул рукой на святых отцов, которые начали переругиваться между собой, а брат Антуан застыл, не веря глазам.
Роза продолжала голосом нежным и слабым:
— Леди Маргарет, если бы не ваша доброта, я никогда бы не отважилась принять крещение и присоединиться к моей сестре. Ее письма побудили меня пойти с вами на рождественскую службу, но именно вы укрепили во мне решимость. Умоляю, простите меня! Простите от всего сердца за то, что не написала вам, не поблагодарила вас. Я так люблю маму… О, неужели вы не понимаете? Умоляю вас!
Леди Маргарет больше не могла сопротивляться. Она обняла Розу, повторяя, как она жалеет о том, что причинила всем столько страданий.
— Ваше преосвященство! — Эли обратился к епископу, повернувшись к судейскому столу. — Не позволите ли вы нам вернуться в наши дома? Конечно, Флурия и Меир после такого скандала покинут гетто, но никто из иудеев не совершил никакого преступления. С вероотступничеством наших детей мы разберемся позже, ибо они все еще… дети.
Леди Маргарет и Роза обнимались, обливаясь слезами, шептали что-то друг другу, а маленькая Элеонора обнимала их обеих.
Флурия и Меир молча стояли и смотрели, а с ними лекарь Исаак и другие евреи — видимо, члены его семьи, бывшие узники замка.
Епископ сел и вскинул руки, жестом обозначая бессилие что-либо изменить.
— Что ж, очень хорошо. Все разрешилось. Вы признаете, что эта девочка есть Лия?
Леди Маргарет энергично закивала.
— Скажи, — обратилась она к Розе, — простишь ли ты меня за те страдания, которые я причинила твоей матери?
— Прощаю от всего сердца, — ответила Роза.
Она добавила что-то еще, но тут вся толпа пришла в движение.
Епископ объявил, что расследование закончено. Доминиканцы злобно посматривали на участников процесса. Граф приказал своим солдатам садиться по коням и знаком призвал Флурию и Меира без промедлений следовать за ним.
Я стоял неподвижно и наблюдал. Я видел, что доминиканцы попятились назад и окидывают каждого из присутствующих ледяными взглядами.
Однако Флурию и Меира уже вывели из зала, старик вышел вместе с ними, удалилась и Роза. Она обнимала леди Маргарет и маленькую Элеонору, все три женщины плакали.
Я поглядел через арку дверей и увидел, гак все семейство, включая учителя Эли, грузится в повозку, а Роза в последний раз обнимает на прощание леди Маргарет.
Остальные евреи уже спускались с холма. Солдаты сидели в седлах.
Я словно очнулся от сна, когда Годуин дернул меня за рукав.
— Уходим сейчас же, пока положение не изменилось.
Я отрицательно покачал головой:
— Уезжайте. Я останусь. Если опять начнутся волнения, я должен быть здесь.
Он хотел возразить, но я напомнил, что ему тоже надо поспешить и уехать как можно скорее.
Епископ поднялся из-за стола и вышел из зала в сопровождении священников в белых рясах.
Толпа расступилась и рассеялась. Все наблюдали, как повозка съезжает с холма, охраняемая с обеих сторон всадниками графа. Сам граф Найджел ехал позади, выпрямившись в седле, отставив в сторону левый локоть, словно его рука лежала на рукояти меча.
Я развернулся и выглянул во двор.
Оставшиеся там люди рассматривали меня и доминиканцев за моей спиной.
Я зашагал вниз с холма, ускоряя шаг. Я видел, что евреи беспрепятственно идут вперед, а экипаж набирает скорость. Внезапно лошади перешли в галоп, и отряд начал стремительно удаляться. Еще несколько минут, и они покинут город.
Я еще прибавил шагу. Я видел впереди собор, и инстинкт подталкивал меня в его сторону. Однако за спиной послышались шаги.
— Куда это ты направился, брат Тоби? — раздался злобный голос брата Антуана.
Я не останавливался, хотя он положил твердую ладонь мне на плечо.
— Иду в собор, чтобы поблагодарить Господа. Куда же еще?
Я шел так быстро, как только мог, не сбиваясь на бег. Но внезапно братья-доминиканцы окружили меня, а вместе с ними и множество горожан разбойничьего вида, смотревших на меня с любопытством и подозрением.
— Думаешь укрыться там! — воскликнул брат Антуан. — Не выйдет.
Мы были у подножия холма, когда он резко развернул меня и ткнул пальцем мне в лицо.
— Да кто ты такой, брат Тоби? Ты явился сюда, чтобы помешать нам. Ты привез из Парижа девочку, которая вовсе не та, за кого себя выдает.
— Вы слышали решение епископа, — ответил я.
— Да, и оно останется в силе, и все будет хорошо. Но кто ты такой и откуда явился?
Я уже видел величественный фасад собора и двигался по улицам в его сторону.
Внезапно брат Антуан рванул меня к себе, но я высвободился из его хватки.
— Никто о тебе не слышал, — сказал один из доминиканцев. — Ни один из наших братьев в Париже, ни один из наших братьев в Риме, ни один из наших братьев в Лондоне. Мы написали достаточно писем и в Лондон, и в Рим, чтобы понять — ты не из нашего ордена!
— Никто, — заявил брат Антуан, — ничего о тебе не знает, странствующий ученый!
Я продолжал идти вперед, слышал за спиной топот их ног, и думал про себя: «Я увожу их от Флурии и Меира, как Крысолов из Гамельна».
Наконец я добрался до площади перед собором, и тут двое монахов вцепились в меня.
— Ты не войдешь в собор, пока не дашь нам ответ. Ты не из наших. Кто послал тебя сюда, чтобы ты изображал доминиканца? Кто послал тебя в Париж за этой девчонкой, выдавшей себя за собственную сестру?
Со всех сторон меня окружили крепко сбитые молодые люди. В толпе опять появились женщины и дети, опять зажглись факелы, рассеивая сумрак короткого зимнего дня.
Я попытался освободиться, но это привело лишь к тому, что меня схватили и держали еще крепче. Кто-то сорвал у меня с плеча кожаный мешок.
— Посмотрим, какие там у тебя рекомендательные письма! — произнес один монах и вытряхнул мешок.
Оттуда выпали серебряные и золотые монеты, раскатившиеся повсюду.
В толпе раздались крики.
— Тебе нечего сказать? — спросил брат Антуан. — Признаешь, что ты обманщик? Что мы преследовали не того мошенника? Мы знаем о тебе только одно — ты не наш брат, ты не доминиканец!
