Андрей Тепляков - Антитело
Глеб слушал молча. Степан чувствовал, что чаша парня переполнена. Добро и зло, хорошо и плохо смешались в нем, переплелись во что-то новое — целое. Глеб почти готов был стать орудием, оставался последний шаг, и он должен быть сделан.
Вокруг скрипел и стонал лес. Звуки доносились со всех сторон, сопровождаемые движением ветвей и колыханием земли. Казалось, все — деревья, кусты, трава — все сошло с ума, превратившись в антураж ночного кошмара. Но там, где сидел Глеб, у толстого, покрытого старым мхом, ствола было тихо — островок спокойствия посреди океана безумия.
А Степан все говорил и говорил.
2Сытин не спеша шел к магазину, помахивая сеткой. Вчера вечером он почувствовал первые признаки простуды, которые к утру, несмотря на принятые меры, заметно усилились. Он решительно не представлял, где мог подхватить заразу. Конец мая, дни стояли теплые, даже жаркие, и тут такое. Все утро его мучил насморк, который к обеду усилился так, что дышать носом стало невозможно. Жена советовала ему лежать, но он не послушал. Насморк — еще не конец света, да и яркий солнечный свет и тепло помогут скорее, чем затхлый, пропитанный микробами, воздух дома. Сытин решил, что ничего плохого не будет, если он прогуляется к магазину и прикупит мандаринов — живых источников витамина С. Они всегда повышали ему настроение — с самого детства, когда казались несбыточной мечтой. Теперь их достать просто — иди и купи, но все равно, своего магического действия от этого они не потеряли.
По дороге он встретил огромного, как бетонный блок и шумного Корнея, и тот поведал, что мусоровоз, который приезжает в поселок по утрам дважды в неделю, чуть не упал сегодня в кювет, потому что Сашка — «итить его за ногу, был пьян, как сволочь!». Сытин обратил внимание, что Корней, который раньше никогда не болел, мучается сухим кашлем и говорит тише, чем обычно. Петрович, встреченный возле самого магазина, тоже выглядел плохо — жаловался на сердце, и Сытин посоветовал ему идти домой, а не шляться по улице. Эти встречи взволновали его. Появилось непреодолимое, упрямое ощущение надвигающейся беды. Так бывало и раньше, во время северных вахт, когда Сытин первым чувствовал неприятности. Чувствовал еще до того, как они происходили, воспринимая мельчайшие признаки грядущей напасти. Он очень редко ошибался.
В поселке было необычно тихо. В небе не летали птицы, хотя в другие дни их бывало множество — ласточки давно облюбовали расположенные на отшибе дома и строили под крышами свои гнезда. Когда там появлялись птенцы, воздух наполнялся нестерпимым гомоном, который Сытин воспринимал, как голос жизни. Но сейчас этот голос молчал.
У входа в магазин сидели две старухи, занявшие это место, наверное, еще при Иване Грозном. Они сидели неподвижно, выставив вперед клюки, похожие одна на другую и смотрели прямо перед собой. Сытин поздоровался и, не получив никакого ответа, прошел в помещение.
Рафик, продавец и хозяин, сидел за прилавком и смотрел новости по маленькому телевизору на стене.
— Добрый день, — поздоровался Сытин.
— Привэт, — отозвался Рафик, не отрывая глаз от экрана.
По фруктам ползали мухи. Сытин почувствовал раздражение. В этом магазине всегда было неприятно находиться — он смахивал на темную пещеру, грязную и неопрятную, пропахшую сгнившей картошкой. Холодильник в углу гудел, и этот низкий гул давил на уши. Но выбирать не приходилось, ближайшая альтернатива — это Горенино, а туда не вдруг поедешь. Сытин прошел к мандаринам, согнал мух и стал осматривать каждый.
3Настя сидела в библиотеке и читала вслух книжку про Винни-Пуха. Вокруг, на маленьких стульчиках, словно галчата, разместились четверо ребятишек и слушали сказку. Она читала автоматически, а мысли ее витали далеко.
Настя думала о Глебе. О себе и Глебе. О том, что было между ними, и о том, что есть между ними теперь. Не в первый раз подобные мысли приходили ей в голову, но она гнала их, не желая чувствовать себя предательницей. Любовь прошла, если вообще была. Чувство только начало зарождаться, и возможно — возможно — выросло бы во что-то большое и прекрасное, но обстоятельства грубо вмешались в этот тонкий процесс. Слишком много событий, слишком быстро, слишком страшно. И теперь все казалось каким-то скомканным, сложным и болезненным.
Насте было стыдно признаться в этом даже самой себе, проговорить это в собственном сознании — отвратительно стыдно — но ей очень хотелось все бросить. Она устала бороться с собой и с матерью, она не хотела ничего бояться и вообще — хотела, чтобы все это происходило не с ней. Она бы так и поступила, если бы не одно обстоятельство. Одно маленькое обстоятельство — Аленка.
Настя очень хорошо помнила это звонкое создание, такое милое, такое светлое — она помнила, как Аленка, подпрыгивая, шла рядом с матерью, держа ее за руку, как каждую минуту останавливалась, нагибаясь к какому-нибудь цветку или травинке и кричала: «Подождите-подождите!». И царапину возле носа, маленькую, похожую на волну.
«Но что я могу предпринять? Бросится в пекло, чтобы самой стать такой же? Что я могу сделать, кроме как тупо жертвовать собой?»
Она не знала.
— Настя!
Тоненький голосок вывел ее из транса. Говорил Павлик — старший из ее группы.
— А?
— Ты перестала читать.
— Правда? Извини.
Она мотнула головой, стряхивая на время сомнения и страхи.
— Так вот…
4Анна сидела на стуле возле кровати и смотрела на Федора. Ее рот и нос прикрывала медицинская маска; выдыхаемый воздух казался горячим, будто внутри работала печь, он обжигал губы и поднимался вверх, высушивая слезы. Журналист горел, как свеча. Еще несколько дней, и все будет кончено. Всю ночь он метался и бредил, успокоился только около четырех часов утра. Анна сменила у него на лбу холодный компресс.
В последние часы ее мысли неуклонно возвращались к лесу, и постепенно знахарка пришла к выводу, что именно он повинен во всех бедах на ферме. Анна с самого начала, лишь только выслушав рассказ Глеба, поняла, что противостоит им не человек. И не «плохое место». Им противостоит Лес.
Это произошло много лет назад, когда Анна была маленькой девочкой. Стояла грибная осень. Ужасно красивая, наверное самая красивая осень в ее жизни. Воздух пропитывал запах предстоящей зимы, прелых листьев и молока. В том году мать впервые взяла ее с собой собирать грибы. До этого Анна никогда не была в лесу по-настоящему, никогда не заходила туда глубоко.
Лес поразил ее.
Эти огромные стволы, устремляющиеся в самое небо, эти мощные корни, словно связки вен, вспарывающие землю, это скопище жизни — на каждом сантиметре, на каждой песчинке, как будто она оказалась внутри гигантского организма. И Анна чувствовала его, чувствовала целостность леса, не общую сумму кустов, травы и деревьев, а нечто большее — бесконечное, распределенное существо. Если стоять тихо, то можно было услышать его дыхание, почувствовать, как оно шевелится. Это напугало маленькую девочку, и она обхватила ноги матери, уткнувшись лицом в старые брюки. Мать положила руку ей на голову и погладила по волосам. Анна ничего ей не сказала, а та не спрашивала. Они обе знали, что произошло. Это было одно из первых «особых» открытий девочки, ей еще только предстояло увидеть окружающий мир своим собственным, отличным от других, взглядом. Осознать, что она не такая, как все, и мир не такой, как говорят в школе.
