Андрей Тепляков - Антитело
«Я — иллюстрация того, как бессмысленно можно прожить жизнь. Родиться, умереть и не оставить никаких следов. Никаких»
Внезапно она почувствовала злость. Все эти мысли о собственной бесполезности, о собственной пустоте и обреченности на то, чтобы исчезнуть, просто перестать быть, не оставив ничего после себя — эти мысли, такие привычные и обоснованные, предстали перед ней в новом свете. Они показались Анне противными, мерзкими. Чужими мыслями.
«Нет уж! Я еще живая и кое-что могу. Вот так! Я присмотрю за девушкой. И если что-то можно сделать — я сделаю!»
Анна заглянула в комнату Федора. Журналист спал: грудь под одеялом вздымалась и опускалась — он глубоко дышал, с хрипами и ужасным шипением, будто в горле у него сидела змея. Анна некоторое время смотрела на него, прижав руки к животу, а затем вышла, плотно притворив за собой дверь.
12Дядя дремал в кресле. Услышав шаги Глеба, он приоткрыл глаза.
— Привет.
Глеб кивнул.
— Где Аленка?
— Спит. Еле добудился ее утром — хотел покормить. Но она не хочет. Опять заснула.
Он помолчал немного и добавил.
— Подушка у нее в крови. Ночью из носа у нее шла кровь, а она даже не проснулась. Разве такое бывает?
Он взглянул на племянника.
— По-моему, нет.
Глеб не стал с ним говорить и пошел на кухню. Включив чайник, он стал рыться на полках в поисках хлеба. Оставалась одна горбушка, маленькая и твердая, как камень. В холодильнике обнаружился кусок копченой колбасы. Глеб переложил свою добычу на стол и принялся озираться в поисках ножа. Их было несколько, воткнутых в специальную подставку рядом с раковиной. Он перебирал их один за другим, пока не нашел то, что нужно: длинный нож-пилу из нержавеющей стали. Глеб положил его на ладонь и повертел, любуясь, как играет свет на гладкой поверхности лезвия.
За спиной послышались шаги: дядя встал с кресла и вышел в коридор. Скрипнула дверь туалета. Глеб шагнул к столу, и тут сердце у него забилось — быстро и тяжело. Он остановился.
«Аленка спит. Пара ударов и все. И кошмар закончился»
Глеб почувствовал, как задрожали руки. Тело покрылось потом, и его опять стало знобить. Он вышел из кухни и снова остановился. Какая-то часть его, большая, но все еще слабая, хотела — требовала, чтобы он сделал это. Громкий настойчивый голос — он буквально кричал у него в голове. Глеб внезапно подумал, как это трудно, на самом деле трудно — убить. Убить человека. Не в ярости, не в безумии, а хладнокровно. Задумать и убить. Он ясно себе представил, как бьет Аленку ножом. Лезвие входит в грудь — плотную и неподатливую, и приходится давить, давить изо всех сил, наваливаясь всем телом. Чтобы нож, по миллиметру, продвигался, вперед и вглубь. Глеб представил, как она закричит, и как все будет в крови. Будет очень много крови. Она потечет на простыни, на одежду. Брызнет в лицо. А она все не будет умирать, и будет кричать, и хватать руками лезвие. Пытаться высвободиться.
Глебу стало плохо.
«Я просто не смогу. Грохнусь в обморок».
Он медлил. Он был готов на что угодно, лишь бы не пришлось делать это.
«Как жить после такого? Я не смогу. Не смогу. Не смогу…»
Дверь скрипнула, и вошел дядя. Он увидел Глеба, увидел нож и остановился. Глаза его, уставшие и пустые, раскрылись. Пауза тянулась невыносимо долго. Казалось, прошли часы, прежде чем оцепенения ужаса, охватившее обоих, спало. Дядя выставил руки перед собой и бросился на Глеба.
Времени думать и сомневаться в себе больше не было. Глеб почувствовал, как артерии наполнились адреналином, и тело затряслось от возбуждения. Он прыгнул влево, пытаясь отклониться от нападения, одновременно выставив руку с ножом в сторону. Дядя ухватил его за плечо, но пальцы скользнули по ткани футболки, и Глеб вырвался. Дорога к комнате Аленки оказалась отрезанной, впереди был коридор, и дверь в него все еще оставалась открытой. Он бросился туда, не останавливаясь пролетел прихожую и выбежал на улицу.
Спустя пару секунд на крыльцо выбежал дядя. Он остановился, тяжело дыша, и стал смотреть, как Глеб бежит по полю, направляясь к лесу. Догонять его было бесполезно. От страха и ярости дрожали ноги, он знал, что сил преследовать парня у него нет. Глеб добежал до деревьев и скрылся среди них.
Это был конец. Окончательный, не подлежащий обжалованию, конец их существования.
День шестнадцатый
Глеб сидел на шершавом стволе поваленного дерева и смотрел в землю перед собой. Степан устроился рядом, рассеянно крутя в руке сухую ветку. Он переломил ее с тихим треском и отбросил в сторону.
Вчера, когда Глеб прибежал в лес, его жизнь висела на волоске. Все сложилось плохо: неудачная попытка убить девочку перечеркнула возможность оставаться в доме. Лес же, Степан это знал наверняка, предпримет все, чтобы уничтожить парня и отвести опасность от своего главного сокровища — ребенка. Без защиты и покровительства беглец не прожил бы и суток. Но старый Дьявол отступил: роковая ошибка, допущенная много лет назад и позволившая Степану стать частью чудовища, делала того неуязвимым. Разумный лес и мертвец стали симбионтами и дергали теперь за одни и те же нити. И нельзя было причинить вред одному, не затронув другого.
Степан укрыл Глеба, создав вокруг него оазис безопасности. Темной силе пришлось оставить парня, чтобы сосредоточиться на девочке, успеть выпить ее, вытащить из нее все, как можно скорее, потому что время уходило. Тот, кто сможет опередить соперника, и станет победителем. Степан беспокоился: он знал, что чудовище торопится, и знал, что Глеб не будет готов выполнить свою миссию, по крайней мере, до завтрашнего вечера.
Он рассказывал парню историю Кокошинского мора. Ту историю, которую, кроме него и мертвецов на поле, не знал никто. Он рассказал о Пашке Оглобле, пытавшемся поджечь торфяник. Пашка первый и единственный человек, который догадался, что лес и Дьявол, мучавший деревню — одно и то же. Факел все еще торчал из болотной грязи, словно памятник и предостережение другим. Он рассказал о Захаре Виннике, деревенском батюшке. О том, как тот повел людей крестным ходом в лес и о бойне, которой это закончилось. Винник не вернулся, как и десяток ушедших с ним людей, и с того дня пошел по дворам настоящий мор. О Ваньке Торопове, который тронулся умом и ходил по деревне, исхудавший, голый и страшный, размахивая самодельным крестом, коим бил каждого встречного призывая каяться. Каяться… Его зарезали во время мора, за два дня до приезда властей. Рассказал, наконец, как сам взял в руки топор. Как убил ребенка. И о том, что случилось после.
