Алексей Атеев - Девятая жизнь нечисти
Начинало смеркаться. Сережа оделся в почти сухое обмундирование, улегся на подстилку и, откинувшись на спину, взирал в пепельно-розовые, начинающие темнеть небеса. Зажглись первые звездочки. Сильно и неприятно-приторно пахло недавно срезанными болотными травами и гниющими водорослями. Сережа задремал, а когда очнулся, было почти совсем темно.
Начнется или нет? – тревожно размышлял он, хотя после пережитых дневных приключений предстоящие ночные события, даже если они и произойдут, пугали его значительно меньше, чем вчера. Что бы это ни было, но это всего лишь морок, дурная галлюцинация.
И события не заставили себя ждать.
Ближе к полуночи (так, по крайней мере, решил Сережа, поскольку часы у него остановились) началось… Вдруг ни с того ни с сего, тоскливо заскрипев, отворилась дверь избушки и тут же с треском захлопнулась. От неожиданности Сережа вздрогнул и повернул в ту сторону голову. Дверь вновь медленно распахнулась.
Эй, кто там? – крикнул Сережа, хотя ранее решил не обнаруживать своего присутствия. Ответа, конечно же, не последовало.
После этого на некоторое время воцарилась полная тишина. Над горизонтом всплыл обмылок луны, но вскоре и он куда-то пропал, и только с неба, густо усыпанного августовской звездой, лилось слабое холодное сияние, освещения вовсе не добавлявшее. На дальнем конце озера вдруг раздался душераздирающий вопль, от которого внутри у Сережи все похолодело. Следом что-то захлопало по воде, забулькало, заклокотало, и вновь воздух прорезал тот же ужасный звук. Повторялась прошлая ночь.
На этот раз Валет никуда не убегал, а, наоборот, жался к хозяину и чуть слышно поскуливал. Нужно отметить: присутствие собаки оказалось весьма кстати – было не так страшно.
«Почему Валет не исчезает? – размышлял Сережа. – Возможно, причина – наши совместные дневные приключения… Валет еще больше привязался ко мне, а главное, чувствует настоящего хозяина. Верит в меня». Он ободряюще похлопал по вздымающемуся собачьему боку.
Вновь заскрипела дверь, потом с треском затворилась. И поехало!.. Дверь ежесекундно отворялась, потом следовал грохот, и вновь все сначала… Ветхая избушка содрогалась, готовая вот-вот развалиться.
«Петли у двери вовсе ржавые, – кумекал про себя наш герой, – оторвутся к чертям собачьим».
Словно вняв его опасениям, дверь перестала хлопать, и на минуту воцарилась тишина. Однако тут же с озера на берег пополз туман. Его ватные клочья, казалось, были подсвечены изнутри. В глубине этого мутного, словно кипящего «варева» явно что-то творилось, поскольку от обычного тумана не могло исходить такого сильного сияния. Чем больше Сережа вглядывался в наползающий на берег морок, тем явственнее различал: в недрах тумана просматриваются отдельные яркие пятна, словно там, в его глубинах, движутся по направлению к берегу огромные, горящие бледно-зеленоватым мертвенным огнем светляки-гнилушки.
В избушке раздался громкий треск, и Сережа, посмотрев в ее сторону, к своему ужасу обнаружил – избушка покачивается, словно переминается с ноги на ногу. «…На курьих ножках» – пронеслось в голове. Внутренность «кур-избы» тоже осветилась, словно какой-то идиот зажег среди ночи несколько черных свечей. Сквозь щели между неплотно подогнанными бревнами Сережа явственно видел, что там происходит непонятное движение, словно мечутся некие бесплотные тени.
И вдруг, к совершеннейшему ужасу Сережи, над окружающим безмолвием раздался слабый, но тем более пугающий погребальный звон колокола.
Откуда здесь колокола?! На десятки верст – ни церквей, ни погостов.
«А если все вокруг и есть один огромный погост? – шепнул некто неясный, но постоянно присутствующий рядом. – Вот ты сегодня чуть не утоп… Повезло, значит… За тысячи лет чего тут только не случалось. Некогда в этих дебрях были языческие капища, приносились человеческие жертвы… Потом дубовых идолов, которым поклонялась чудь и весь, утопили в болотах, но утопили только деревянные личины, а сами страшненькие, мохнатенькие божки затаились, но не исчезли вовсе, а превратились в мирском сознании в чертей, леших, водяных… Не любят они племя людское, некогда предавшее их в угоду чужому богу, вот и губят души христианские…»
Колокольный звон тоскливо лился над топкими равнинами, на первый взгляд безжизненными, но в действительности наполненными тайным движением. Забредет сюда несведущий человек на охоту ли, а то за ягодой клюквой, да и сгинет без оберега, без исполнения заветных обрядов, соблюдения правил, заведенных издревле…
И вдруг, в ответ ли колоколу или под его действием, из тумана раздалось заунывное пение. Именно пение, а не вой или стоны!
Сережа вначале решил, что ему показалось. Он прислушался. Действительно поют. Похоже, женщины.
Туман вдруг исчез, и наш герой увидел: на берегу стоят несколько белых фигур и, казалось, смотрят на него. Лиц Сережа еще не видел, но горящие во мраке глаза отлично различал. Наверное, эти мерцающие зеленоватым огнем очи и виделись ему в пелене тумана.
Сережа лежал на травяной подстилке ни жив ни мертв. Ему было до ужаса интересно и до оторопи страшно. Как уживались одновременно эти два, по сути, противоречащих друг другу чувства, казалось совершенно непонятным.
Фигуры двинулись вперед, и наш следопыт ясно увидел, что к нему приближаются, белея нагими телами, многочисленные женщины. Вот они подошли почти вплотную… Теперь, при исходящем от них слабом сиянии, можно было различить: тут есть и молодые, и не очень, и вовсе старухи. И хотя все они разных возрастов и сложений, есть у них одно общее – неподвижные, неживые лица. Женщины столпились возле Сережи.
Вставай… – произнесла ближайшая к нему, по возрасту, похоже, самая старшая, с отвисшими до пупа грудями и словно вся поросшая мхом. – Вставай, молодец. Поиграй с нами.
Идем плясать, милый, – вторила ей другая, молодая, с крепким, налитым телом, – идем, красивый. Мы тебя столь долго ждали. – Она подошла вплотную и цепко ухватила Сережу за плечо. Рука была холодной и мокрой. Сережа дернулся и попытался отпрянуть, но молодая держала цепко.
Упаси тебя нездешняя сила творить молитву или крестное знамение, – угрожающе произнесла старуха. – Ступай в круг.
Тут Сережа обнаружил, что голые дамы образовали на лужайке перед домом хоровод, и та, чью мертвенную длань ощущал он на своем плече, увлекла его в круг. Зазвучала тягучая, заунывная песня. Нагие фигуры закружились в хороводе, а вцепившаяся в Сережу молодица вытащила его в самый центр круга. Ноги сами выделывали немыслимые кренделя, он словно не подчинялся собственной воле. Мелькание рук, ног, грудей сливалось в пестрый, непрерывно вертящийся калейдоскоп. Ему казалось, вокруг светло, как днем. Серебром светилось озеро, искристо мерцал камыш, горели ясным, прозрачным светом травы на косогоре. Только избушка на этом фоне выглядела темно-красным, словно угли догорающего костра, пятном.
