Б. Олшеври - Семья вампиров
Карло сообщает о смерти Лючии, Альфа, итальянских лакеев и т. д. и при этом жалуется, что Рита, прежде такая нежная и сострадательная, теперь безразлично относится к смерти близких людей.
Дальше он пишет (и Гарри снова начал читать):
«На деревне погребальный звон не прекращается, и как это напоминает детство, и как жутко становится… Какие страхи встают кругом… А тут еще этот доктор со своими вампирами!
Бедный старик совершенно сошел с ума! Он как привидение день и ночь бродит по замку, всюду является неожиданно, распространяя скверный чесночный запах и разрисовывая везде, где возможно, пентаграмму, этот знак средневекового заклятия нечистой силы.
Особенно обильно он украшает им мои комнаты и все мои вещи, я уже не спорю, лишь бы он избавил меня от букетов чеснока, а то повадился украшать ими мою спальню… Так что теперь у нас с ним по этому поводу молчаливое соглашение.
Пусть его блажит, зачем мне раздражать сумасшедшего! Зато с Ритой они теперь враги!
Раньше он рыцарски ухаживал за ней, и она относилась к нему ласково, как к старому человеку, другу моих родителей. Теперь же она не переносит старика, прямо ненавидит его.
Я думаю, что это одна из причин, почему она завтракает и обедает одна у себя в комнате.
Этой же причине я приписываю отказ Риты принять от меня последний подарок. А ведь вещица была заказана по ее личному желанию… и вышла, на удивление, удачно! Это на тонкой золотой цепочке знак пентаграммы, усыпанный бриллиантами, и камни самой чистой воды, точно летняя роса. А Рита даже не хотела взять ее в руки. Обидно немного… Эх, буду сам носить и помнить, что счастье обманчиво… и любовь… и дружба…»
Гарри прервал чтение и отодвинул тетрадь.
Причиною всех несчастий и на этот раз был старый граф. Заговоренный Петро, он 15 лет лежал смирно в гробу, но был еще настолько силен, что внушил Карло мысль привести в склеп Риту, а ей — желание опереться о каменный гроб. Прикосновение живого женского тела сняло заклятие, и старый вампир стал свободен.
Он начал с того, что погубил свою освободительницу, наградив ее своей любовью и страшными последствиями этой любви.
Рита с его помощью в самое короткое время стала сильным вампиром. Она вела двойное существование: днем жила среди живых, ловко обманывая их, ночью же становилась вампиром и губила их. Страстная любовь к другу своего жениха, Альфу, заставила ее забыть осторожность и выдала ее, хотя Альф и умер, не успев ничего сказать Карло, не открыв тайны Риты. Прощальное письмо Альфа, вложенное в библию, так и не дошло по адресу. Граф Карло его не видел.
Все же у графа проснулись неясные подозрения и ревность, и он начал следить за Ритой.
Тут граф Карло переживает страшную драму.
«Она какая-то бесстыдная, сладострастная», — пишет он, или вот еще: «Чем больше я за ней слежу и наблюдаю, тем больше захожу в тупик. Она или сходит с ума, или у нее какая-нибудь таинственная болезнь, но болезнь психическая, так как физически она цветет и хорошеет день ото дня».
«Чем объяснить такой поступок, — пишет он дальше. — Рита, тихонько оглядываясь, входит в мой кабинет, берет со стола тяжелое каменное пресс-папье и с силой кидает его в большое простеночное зеркало. Стекло разлетается вдребезги. В ту же минуту она сталкивает с подставки тяжелую китайскую вазу, и та с грохотом падает на пол. Вбегают слуги.
— Ничего особенного, — объявляет холодно Рита, — скажите хозяину, что я нечаянно столкнула вазу, а она, падая, разбила стекло. Идите прочь. — Слуги, переглядываясь, молча уходят».
— Как раз в это время, — рассказывал Гарри дальше, — Карло подвернулась латинская книга «о ламиях». Он взял ее из лесного дома, на память об Альфе, и от бессонницы, которая его преследовала, принялся читать.
Карло признается, что ничего бы не понял в ней, если бы не рассказы старого доктора на эту тему. Тем не менее он не в состоянии поверить в существование вампиров, а тем более причислить к ним свою невесту. «В книге ясно сказано, что «они» выходят из могил, — пишет он. — Затем книга говорит…»
— Впрочем, это я вам прочту, — говорит Гарри, перекидывая листы.
«Книга говорит, что большей опасности подвергаются близкие люди. Если бы это было правдой, я первый должен был бы умереть. А я жив и здоров и никто ко мне по ночам не ходит… вот только я спать не могу… Что это, крик или мне показалось? Вероятно… Фу, какая-то огромная черная кошка подкралась к моей двери, я даже испугался, а увидев меня, она тоже испугалась, шмыгнула по темному коридору и пропала. Откуда она? Кажется, в замке нет такой; должно быть, забрела из соседнего леса. Надо будет…»
19 сентября. Ну, и ночка? Сейчас светит ясное солнышко, а я все еще не могу сбросить ночной кошмар… а быть может, и действительность… а впрочем, я потерял мерило…
19 сентября. Позже Вчера ночью ко мне в комнату заглянула черная кошка и исчезла. Не успел я снова взяться за перо, как ворвался наш сумасшедший доктор. На нем был халат, на голове чесночный венок, а в руках знаменитый кол, с которым он не расстается. Оказывается, что кол у него осиновый, и чтобы добыть его, он ходил куда-то далеко, так как у нас в окрестностях осина не растет.
Старик вбежал и принялся что-то искать в двух моих комнатах. Он заглядывал под кровать, в шкаф, под стулья, за портьеры и даже смотрел в печке.
— Нет его, ушел, — сокрушенно сказал он.
— Да кто ушел, кого вы ищете? — спросил я.
— Да «его». Эхе-хе, понимаю, сюда-то он и не сунется! — весело засмеялся сумасшедший, показывая на знак пентаграммы, вырезанный им на пороге моей комнаты. — Знаешь, — продолжал он, — я двери-то чесноком, чесночком замазал и завесил, так «он» в окно да черной кошкой… сюда, вверх… а я за ним, да видишь, ноги старые, не поспел, ушел он… — Старик тяжело вздохнул и присел на стул.
Из отрывочных фраз и бормотания я наконец понял, что он завесил чесноком двери капеллы, а сам сторожил «его» с колом. Выходило, что пресловутый стариковский персонаж является Ритой. Будь передо мной не старый друг моего отца, я бы вздул его, несмотря на все его сумасшествие. Я думал тогда, что всякий вздор, даже сумасшествие, должен иметь меру. Пока я соображал, как образумить старика, он вдруг опомнился, вскочил, схватил меня за руку и зашептал:
— Идем, идем, «он», наверное, у итальянца, у художника, засосет «он» беднягу..
Пробовать вырваться нечего было и думать, и я покорно пошел, вернее, побежал за сумасшедшим. Он быстро взобрался по лестнице, на третий этаж, где живет итальянский художник, и затем мы, словно воры, тихо стали красться по коридору.
