Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
— В том-то все и дело. — Шторм обернулся и посмотрел ей в глаза. — Ты не знаешь наверняка. Понимаешь?
София отпрянула, но Шторм схватил ее за руку.
— Ты не знаешь наверняка, — продолжал он, поглаживая ее ладонь, — и это гложет тебя. Ты не можешь об этом думать и не можешь думать ни о чем другом. Ты не знаешь наверняка, а потому не можешь забыть. Ты не можешь забыть о том, чего не знаешь наверняка. Понимаешь? Поэтому ты должна решиться и обо всем расспросить отца. Иначе ты останешься такой же… такой же отмороженной.
София отняла у него руку и обхватила себя за плечо:
— Это просто… Я понимаю… ты говоришь о… сексе. Для меня это не имеет большого значения.
Шторм скомкал льняную салфетку и бросил ее на стол. Медленно поднялся из-за стола и повернулся к Софии. Они стояли почти вплотную друг к другу.
— Я говорю о том, что ты постоянно страдаешь от депрессии. Я говорю об этих твоих черных полосах. О том, что толкает тебя на безумные поступки.
София снова — еще более остро — почувствовала его власть над ней.
— Ричард, я не хочу этого делать. — София не верила своим ушам: она умоляет его! — Обращаться к отцу с подобной просьбой… это будет слишком… больно.
— Больно? — Шторм поднял руку и ласково погладил ее по голове. — Прости, но разве не ты на моих глазах сиганула с балкона? Это было не больно?
— Я сейчас об отце. — София посмотрела ему в глаза. — Он пожилой человек. Он уже не так силен, как кажется. Как ему кажется. Он уже не так независим. Он еще жив… — «Лишь благодаря моему высокому мнению о нем», готово было сорваться с ее языка, но она осеклась, внезапно подумав о том, что сама еще жива лишь благодаря высокому мнению о ней Шторма, что она позволила себе такую роскошь. И ей было страшно представить, что может произойти, если он все-таки настоит на своем. — Зачем ворошить прошлое? Зачем бередить старые раны? Какой смысл?
Шторм взъерошил ей волосы.
— Смысл в том, чтобы у тебя появилась собственная жизнь.
— У меня уже есть жизнь.
— У тебя должна быть прекрасная жизнь. Настоящая жизнь, София. С музыкой и гонками на колесницах. Чтобы в душе у тебя — в голове — танцевали Джинджер и Фред. Это важно. Поверь мне, детка. Я знаю. — Софии показалось, он хочет что-то добавить, что-то свое, очень личное. Но Шторм помолчал, затем опустил глаза и добавил: — Потому что жизнь коротка. В самом деле. Нам отпущен слишком короткий срок, и мы должны прожить его шумно и весело.
София упрямо вздернула подбородок:
— Не понимаю, о чем ты.
Шторм посмотрел вокруг, и его взгляд остановился на столе.
— Посмотри… — Он взял со стола солонку. Отвинтил металлическую крышку, облизнул указательный палец, сунул его в соль. Снова поставил солонку на стол, подошел к Софии и поднес палец с налипшими на него белыми кристалликами к ее губам. — Видишь?
София часто заморгала, недоумевая.
— Что?..
— Тш-ш-ш. — Палец коснулся губ, затем проник в ее рот. На языке появился вкус соли. София боялась пошевелиться и не могла оторвать глаз от Шторма — словно пронзенная его взглядом.
Шторм вынул палец. София облизала губы, на нёбе остался солоноватый привкус.
— Что?.. — повторила она, точно завороженная. — Это всего лишь соль.
— Именно, соль! — торжественно объявил Шторм. — Соль! Понимаешь? Это… как в «Близких контактах»[46]. Когда с небес спускается космический корабль, огромный, как целый город. Как в «Крепком орешке», когда здание просто взрывается — бабах! — и все летит к чертям. Это и есть соль.
София покачала головой. На глаза у нее навернулись слезы.
— Постой, постой, — сказал Шторм. — Дай-ка и мне попробовать.
Он обхватил ее лицо ладонями и привлек к себе. Прижался губами к ее рту. София разомкнула губы, и его язык скользнул внутрь.
София снова ощутила вкус соли, вкус съеденной им курицы и тепло его языка. Она была в смятении, мысли путались. И вдруг она осознала — со страхом и тоской, — что сделает все, о чем бы он ни попросил. Они снова и снова будут возвращаться к этому разговору, они будут говорить об этом ночь напролет. А потом поедут в Белхем-Грейндж.
Шторм отпрянул, но его ладони по-прежнему сжимали ее лицо.
— Соль, — хрипло прошептал он. — Ты должна жить, София. Жить. Это моя единственная просьба.
4
Тем временем «моррис», за рулем которого сидел Бернард, летел по переулкам Челси. Дождь заливал ветровое стекло, вода хлестала из-под колес. Ночь была такой темной, а улицы так слабо освещены, что Харпер не понимала, как Бернард умудряется видеть дорогу. Тем не менее автомобиль уверенно рассекал мглу и ненастье, а Бернард играючи управлялся с рулевым колесом и рычагом переключения скоростей — он делал это так же непринужденно, как стучал по клавиатуре компьютера. Временами он косился в зеркало заднего вида, проверяя, нет ли за ними «хвоста».
Автомобили — как и техника вообще — оставались для Харпер Олбрайт сплошной загадкой. Однако она так привыкла доверять Бернарду, что не обращала внимания ни на то, как он подрезает другие машины, ни на то, как игнорирует красные сигналы светофоров, ни на бешеную скорость, с которой они пролетали относительно короткие участки прямой дороги. Опустив подбородок на пальцы, сцепленные на набалдашнике трости, она размышляла вслух.
— По-моему, нам следует заняться арифметикой.
«Моррис» выскочил на набережную и помчался вдоль каменного парапета. Мимо проносились усыпанные блестками иллюминации мосты.
— Если верить белхемскому монаху, — продолжала Харпер, — два его сотоварища погибли из-за элементарного арифметического просчета. Сам же он уцелел благодаря участию того, кто останется безымянным. Ты понимаешь, о чем я?
— Нет. — Бернард как раз обгонял какой-то фургон и едва не столкнулся с движущимся встречным автомобилем.
— В этом вся суть, — рассуждала Харпер. — Почему автора исповеди вовлекли в заговор? Почему выбор пал именно на него? Да прежде всего потому, что он обрюхатил эту юродивую и она должна была скоро родить. Чтобы камень оказывал свое волшебное воздействие, частичку его надо развести в воде, смешанной с кровью, и раз в полгода совершать омовение. Если нарушается периодичность процесса, начинается фатальная реакция, первым признаком которой являются серые пятна на коже, описанные белхемским монахом. У Уильяма и Ансельма такая реакция началась, когда после первого эксперимента прошло всего пять лет. И все из-за арифметического просчета. Понимаешь?
Над ними промелькнул вознесенный меч короля Альфреда Великого. Машина промчалась мимо башен Вестминстерского аббатства и влетела на заливаемую дождем, ярко освещенную Парламентскую площадь. Здесь «моррис» превратился в юркую швейную иглу, покорную воле Бернарда, который уверенными стежками прокладывал себе дорогу. Наконец площадь и хаос машин остались далеко позади, теперь вокруг теснились гранитные исполины Уайтхолла.
