Джо Шрайбер - Без окон, без дверей
Вообще ничего не было.
Вся тяжесть, боль, усталость, страхи, броней окружавшие его взрослую жизнь, испарились, сменившись ощущением глубокого покоя.
В двадцати футах под замерзшей поверхностью пруда Оуэн Маст умер с улыбкой.
Глава 58
Женщина за стеклом смотрела на мужчину и мальчика. Вопрос на лице повторился на листе бумаги, который она держала обеими руками:
Я вас знаю?
Мужчина кивнул.
— Я твой сын. — Он поднял мальчика. — А это твой внук Генри.
Фиалковые глаза вспыхнули, просияли, она одними губами медленно повторила слово, словно боясь, что оно вылетит и не вернется. Вздернула подбородок, подняла карандаш, написала:
Внук?
— Да, — вымолвил он хриплым, дрогнувшим голосом. — Мы пришли забрать тебя отсюда, мам.
Внимательное выражение на лице смешалось с пониманием и узнаванием. Рука снова потянулась к карандашу.
Тебя зовут Скотт
— Правильно, — сказал он.
Помню другого мальчика. Оуэн?
— Мне очень жаль, — сказал Скотт. — Он умер.
Она заморгала, открыла рот, закрыла, крепко стиснула губы.
— Погиб, спасая мать Генри, Колетту Макгуайр.
На лице Элинор Маст вспыхнул неописуемый ужас, будто внутри ее прорвало плотину. Карандаш рывками побежал по странице, царапая слова, хлынувшие на лист потоком, так что Скотт не мог ничего разобрать, пока она не прижала бумагу к стеклу.
Проклятие не снято… живет вместе с ней… всегда с нами… живет в ней… нет надежды… дом в лесу… черное крыло… без окон… без дверей… живет в рассказах…
— Все в порядке. — Он просунул руку в узкую щель, дотронулся до матери, нежно удержал ее за руку, пока она не перестала писать, глядя на него полными слез глазами. — По-моему, все будет хорошо.
Вспомнил, как нынче утром крыло замолчало, нечеловеческий хохот внезапно заглох. Все просто прекратилось. Он взглянул в ближний угол, где стены сошлись с потолком под четким углом.
Они с Генри вернулись в дом через лес. Рукопись лежала на полу точно на том месте, где он ее оставил. Скотт взял ее, свой ноутбук, картину, книжку, найденную наверху Оуэном, старую афишу спектакля по пьесе, написанной дедушкой Томом. Не обменявшись ни словом, они с Генри все это вынесли из дома, свалили на землю, облили бензином и сожгли, пока ничего не осталось, кроме дыма и пепла. Помнится, дым в безветренный день шел прямо в небо. Потом уехали, не говоря ни слова.
— Ты скоро выйдешь отсюда, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты отправилась домой со мной и с Генри. Тебе нечего больше бояться.
Рука Элинор дернулась на странице.
Не смогу больше жить в этом городе
— Я и не говорю, — сказал Скотт. — Я имею в виду Сиэтл. На другом конце страны. Если согласишься попробовать.
Мать потянулась за карандашом, положила, посмотрела на него. Скотт обнял Генри за плечи, чувствуя, как мальчик вытянулся, напрягся, насторожился, видя, как губы бабушки складываются в осторожную улыбку. Голос прозвучал хрипло, ржаво от недостатка практики, но он сразу его узнал.
— Попробую, — сказала она.
Они вернулись в Милберн, проехав по пути мимо «Бижу». Скотт взглянул на Соню и понял, о чем она думает. Колетта забаррикадировалась в доме с того самого дня, когда ее вытащили из-подо льда, предпочитая принимать визиты шерифа, разнообразных медицинских работников, психиатров и прочих. Он ее видел только на похоронах, которые с тех пор прошли трижды — Оуэна, Эрла Грэма и мужа Колетты. Каждый раз ее сопровождал молчаливый адвокат из Нью-Йорка и Лонни Митчелл. Позже Скотт спросил шерифа, предъявят ли ей какие-нибудь обвинения в связи со смертью Эрла, и Митчелл, устремив на него долгий твердый взгляд, кивнул на юриста в длинном пальто.
— Знаете, что это значит? — буркнул он. — Это значит не спрашивайте.
Поэтому Скотт не стал спрашивать. С него и так довольно — надо подписать судебные документы об освобождении матери, устроить Генри в школу в Сиэтле. И еще одно дело встало, когда Соня вышла из его машины перед лавкой древностей Эрла Грэма и вопросительно оглянулась. Хотя никто из них ничего не сказал, Скотт знал, что следующее его слово будет иметь решающее значение.
— Что теперь будешь делать?
— Я? — Она пожала плечами, между ними проплыло облачко ее дыхания, как призрак невысказанных слов. — Одно точно — уеду из этого города.
— Есть конкретные планы?
— Слышно, на Западе хорошо.
— У нас есть хорошие юридические школы, — сказал он.
Соня улыбнулась.
— Ты будешь очень занят. Привык жить один, а теперь Генри, мать плюс работа…
Скотт кивнул:
— Похоже, помощь понадобится.
— Не знаю, с чего начать.
— Я не так беспокоюсь о Генри, но мама… не скоро почувствует себя в безопасности. Захочет получить ответы. Я, конечно, постараюсь, только лучше бы ты была рядом.
Она, кажется, поняла. Точно ли поняла или нет, невозможно сказать, но потом будет время все выяснить, будет время для матери и для ее вопросов. Ей когда-нибудь кто-то расскажет историю целиком. Если правильно выбрать время, может быть, даже он сам.
Пусть их семье никогда не хватало окон и дверей, в ней всегда будут истории.
Благодарность
Работа над этой книгой заняла необычайно долгий период моей творческой жизни, требуя бесконечной переписки. Идут годы, а мои дети все еще рисуют на обратной стороне старых черновиков.
Поэтому я глубоко благодарен всем, кто сидел над ней ночами, помогая обрести силу, голос и цель: Марку Генри, Мэтту Уору, Дону Лавентоллу, моей жене Кристине Арндт, которые читали первые наброски, давали ценные советы, подбадривали и поддерживали, когда рукопись еще носила название «Черное крыло». В этот список может включить себя любой, кто видел ранние варианты, в том числе разрозненные страницы, летавшие по моей улице в моменты переработки.
У моего агента Филлис Вестберг всегда имелось наготове доброе слово, даже если очередной представленный вариант радикально отличался от предыдущего. Спасибо, Филлис.
Кит Клейтон, мой прежний редактор в издательстве «Баллантин», часами беседовал со мной по телефону и посылал бесчисленные электронные сообщения, выясняя, что я хочу сказать и сделать, и помогая сделать это наилучшим образом.
Новый редактор, интеллектуал Марк Тавани, с самого начала следил за моей работой и в нужный момент по первому слову взял дело в свои руки.
Как всегда, я безгранично благодарен своим ближайшим родственникам, любовь и понимание которых постоянно освещают извилистый лабиринт моей жизни.
