Таня Хафф - Проклятие крови
Мумия лежала, плотно обернутая в древнее полотно, а запах из гроба был просто удушающим — внутри он был выстлан кедровым деревом. Длинная полоска материи, исписанная красными иероглифами, была обернута вокруг тела, точно повторяя положение, принятое змеей, обвивающейся вокруг гроба. На мумии не было посмертной маски, но сквозь ткань рельефно выделялись черты лица.
Сухой воздух Египта, высасывающий всю влагу из тел, был милостив к мертвым, сохраняя их для исследований в будущем. Бальзамирование было к этому лишь первым и, как свидетельствовали ранее обнаруженные захоронения фараонов, даже не наиболее необходимым шагом.
«Высушенное» — вот единственное слово, которое соответствовало описанию лица под полотном. У человека, лежащего в гробу, были высокие скулы и резко очерченный подбородок, что выдавало в нем обладателя сильного характера.
Доктор Ракс с шумом выдохнул воздух, не сознавая, как долго он удерживал дыхание, и почувствовал, как напряженность постепенно отпускает его мышцы.
— Что вас так удивило? Быть может, вы ожидали увидеть Белу Лугоши[2]? — сухо осведомилась Рэйчел Шейн; вопрос был предназначен только ему.
Взгляд, который обратил на нее доктор, был преисполнен наполовину ужасом, наполовину — чрезвычайным изнурением, что заставило женщину почти мгновенно пожалеть о сказанном.
— Теперь мы можем наконец отправиться по домам? — спросила она намеренно беспечным тоном. — Или вы хотите закончить исследование, рассчитанное на пару лет, за один вечер?
Он этого хотел. Доктор Ракс увидел, как его рука потянулась к спеленатому полотном телу и застыла над полоской ткани с иероглифами. Он отдернул руку.
— На сегодня заканчиваем, — сказал доктор, распрямляясь и слегка повышая голос, чтобы остальные не заметили, с каким трудом ему приходилось выдавливать из себя слова. — Продолжим в понедельник. — Затем он повернулся и, прежде чем смог бы изменить свое намерение, большими шагами вышел из лабораторного зала.
* * *
Он громко бы рассмеялся, будь это возможно, поскольку не способен был уже сдерживать возбуждение. Его тело все еще было сковано, но как только ворота его тюрьмы раскрылись, его ка вышла на свободу.
Свободна... свободна... насытиться...
2
— Мое имя Озимандиас, о Царь Царей: взгляни на творение рук моих, повелитель, и ужаснись!
Детектив-сержант Майк Селуччи уставился на свою подругу.
— Что за ерунду ты несешь?
— Ерунду? Вовсе даже не ерунду. Я раздумываю о монументах, которые человек воздвигает человеку.
Поправив очки, Вики Нельсон наклонилась вперед, не сгибая ног, и прикоснулась обеими ладонями к тротуару.
Селуччи фыркнул при виде столь вульгарной демонстрации гибкости — очевидно, предназначенной для напоминания ему о его собственных ограниченных способностях, запрокинул голову и посмотрел вверх, в сторону башни-небоскреба «Канадских новостей». Перспектива, которая открывалась перед ними, находящимся у основания башни, одновременно и укорачивала ее, и делала безграничной; радиоантенны, увеличивавшие ее высоту, скрывались за помещениями ресторанов и смотровыми площадками.
— Коровья жвачка, — проворчал он. — И я предполагаю, что ты имеешь в виду человека скорее в расовом смысле, чем в генетическом.
Вики пожала плечами — жест почти незаметный в ее позе.
— Может быть, и так. — Она выпрямилась и усмехнулась. — Но недаром же ее называют высочайшим в мире фаллическим символом.
— Продолжай фантазировать. — Майк только вздохнул, когда его подруга, ухватившись за левое колено, потянула ногу вверх до тех пор, пока та не поднялась под углом, превышающим девяносто градусов. — И кончай красоваться. Ты готова взбираться на эту штуку?
— Просто жду, когда ты закончишь разминку.
Селуччи зловеще улыбнулся.
— В таком случае приготовься глотать за мной пыль.
Многие благотворительные организации использовали одну тысячу семьсот девяносто ступеней башни «Канадских новостей» для сбора средств; те, кто взбирался наверх, получали определенную денежную премию. Спонсировал этот подъем «Кардиофонд»; на старте оба, Вики и Селуччи, начали с измерения пульса.
— Вы убедитесь, что подъем не так уж сложен, — сказал им волонтер организации, записывая скорость ударов сердца Вики на листке бумаги. — Вы идете под шестым и седьмым номерами. Учтите, остальные участники соревнования настроены крайне серьезно.
— Что заставляет вас считать, что мы не окажемся столь же серьезными? — спросил Майк воинственным тоном. С последнего своего дня рождения, когда ему стукнуло сорок, он, как это принято говорить, начал спуск под гору, причем обнаружил, что относится к этому совсем не безразлично.
— Ну... — Молодой человек нервно сглотнул: весьма немногие участники были настроены столь же агрессивно, как полиция. — Бы оба надели тренировочные костюмы и обычные кроссовки. Участники от первого до пятого серьезнее отнеслись к аэродинамическим свойствам своей экипировки.
Вики сдавленно рассмеялась, вполне понимая, что крылось за вопросом Селуччи. Тот яростно сверкнул глазами, но, признавая, что его комментарии, возможно, выйдут за пределы допустимого, решил придержать язык за зубами. Схватив жетоны, на которых было указано время старта, они ринулись вверх по ступеням.
Волонтер кое в чем был прав. Их обоих не слишком волновали ни их соперники, ни сама башня, однако к любому соревнованию между собой они относились более чем серьезно. Соперничество легло в основу их взаимоотношений с первого же дня встречи, когда они, весьма энергичные молодые констебли полиции Торонто, были уверены, что знают ответы абсолютно на все вопросы. Майкл Селуччи, четырьмя годами старше, добившийся весьма быстрого продвижения по службе и получивший несколько благодарностей, имел основания верить в то, что Вики Нельсон, только что закончившая академию, признает его превосходство. Пару лет спустя, когда Вики обрела известность среди полицейских и получила прозвище «Победа», вдруг обнаружилось, что у них с Майклом немало общих интересов, и соперничество заняло столь значительное место в их жизни, что начальство стало использовать его в интересах дела. Еще через четыре года после того, как резкое ухудшение зрения вынудило Вики выбирать между канцелярской работой и уходом из полиции, их союз распался. Она не могла остаться и занять менее значительную, чем ранее, позицию и по этой причине предпочла уволиться. Майк не мог позволить ей так просто уйти; темперамент, присущий обоим, заставил произнести слова, о которых каждый впоследствии серьезно сожалел. Понадобилось несколько месяцев, чтобы зажили раны, нанесенные этими словами, и еще некоторое время прошло, пока гордость с обеих сторон препятствовала первым шагам к примирению. Затем, когда возникла серьезная угроза городу, которому они оба присягали служить, эти двое снова сблизились, и на руинах прежних отношений возникли новые.
