Виталий Сертаков - Дети сумерек
Просто у всех тяжёлый день.
Когда последний ученик покинул класс, Гризли посидел минуту, прислушиваясь к возне в коридоре. Ниже этажом царил привычный бедлам, было слышно, как преподаватели строят младшие классы по парам для похода в столовую, как перекликаются мелодиями освобождённые от вынужденного сна сотовые телефоны.
Дети, замечательные одарённые дети.
Отчего же так хреново?
Это Рокси. Рокси. Рокси.
Теперь ему будут мерещиться, какие угодно кошмары, теперь любая мелочь будет казаться предвестником несчастья, пока он не разберётся и не разложит всё по полочкам. В стотысячный раз он рассуждал и анализировал, как так могло получиться, что их монолит дал трещину. Ещё год назад всё было классно…
Или ему только казалось, что всё классно?
Гризли сложил бумаги в папку, привычно обернулся, чтобы выключить свет у доски, и… застыл. На доске, ниже формул и графиков, крупными буквами было накарябано: «Хорёк, вали в Бобруйск, сцуко!!». Ещё ниже голубым мелком кто-то изобразил стоящего на коленях человечка с фаллосом во рту, и надпись «Отсосёшь у нас, хорёк, чмо лысое!!!»
Хорёк. Хорёк. Хорёк…
Мягко ступая, Гризли подошёл к окну. Ему показалось, что в классе погас свет. Ничего страшного, рядовая подростковая шалость.
В конце концов, ему самому не так давно стукнуло тридцать пять, он ещё вполне способен вытащить из памяти свои собственные закидоны. Гризли намочил тряпку. Через минуту доска сияла, вернув себе цвет слегка оплывшего чёрного шоколада.
Приколы его детства. Да, они кидались из мужского туалета презервативами, наполненными водой. Ещё они подсовывали в портфели девчонкам дохлых мышек и живых жаб. Ещё они курили в подъезде, иногда отваживались хором зажать Светку в узком гардеробе. И кажется, Светке нравилось. Тогда это был максимум распущенности. Ещё, кажется, подвешивали зеркальце над окошком женской раздевалки в спортзале, но так в это зеркальце ничего интересного и не увидели.
Он нагнулся за упавшей тряпкой, и внезапно, резко обернулся, едва не упав. Показалось, что позади мелькнула тень. Нет, снова показалось. Только истёртые подошвами ступени, ножки столов, обрывки бумаги, куски жевательной резинки и рассыпавшиеся сухарики.
Нервы никуда не годятся.
Потому что с ним не просто пошутили. Здесь нечто другое. Это не шутка, потому что… потому что надпись видел весь класс. Они всё это видели, а намалевал кто-то в последний момент, когда уже собирались к выходу. Гризли вспомнил испуганные короткие взгляды Нины и Валдиса, брошенные ему за спину.
Они видели и хотели сказать. Они видели человека, который под шумок это написал. Но не посмели выдать.
Кого они боялись?
Гризли скользнул взглядом по чистой доске. В шоколадной глубине неясной тенью шевельнулся остролицый лысеющий мужчина в галстуке и белой рубашке. Чем-то неуловимо похожий на мелкое хищное млекопитающее.
Хорёк. Кому понравится такое сравнение? Вот Гризли — это совсем другое, пусть не всегда искренне, но не обидно.
Гризли нащупал позади себя стул. Он осторожно провёл ладонью по темечку, там, где начиналась лысина. Если быть до конца честным, то уже не начиналась, а вытеснила половину жалких кудряшек. Под каблуком что-то хрустнуло. Гризли рассеяно опустил взгляд.
Попкорн. Поганая кукуруза повсюду, целая горка этой гадости, и прямо под кафедрой. Рокси права, мир свихнулся от искусственной жратвы. Как раз на прошлой неделе она читала доклад об экструдированных продуктах в Торгово-промышленной палате. Рокси умная, она не стоит на месте, она развивается. Она всегда права в их семье. В их бывшей семье.
Попкорн под кафедрой. Внезапно до него дошёл смысл происходящего. Он слишком много думал о своей жене. Пожалуй, о своей уже бывшей жене. Если они ещё не в разводе, то это, чёрт подери, ненадолго. Необходимо привыкнуть к мысли, что она ушла навсегда. Ведь Рокси никогда не бросает слов на ветер. Некоторые грани её характера походят на необработанный гранит. Такая же исключительно твёрдая, шершавая, царапающая поверхность. А он слишком долго, слишком упорно прижимался щекой к этому ледяному граниту и закрывал глаза, пытаясь обмануться. В результате он проглядел что-то важное…
Кто из выпускного «С» мог его так ненавидеть?
Так не шутят. Они могли бы нарисовать какую-нибудь пошлость, гениталии, могли бы нарисовать карикатуру на него, но…
Откуда столько злобы?
Гризли внезапно ощутил себя пловцом, отчаянно стремящимся к свету с большой глубины. Ещё пару судорожных рывков, и пространство обретёт резкость, муть расступится, и он сможет понять… Для начала он вспомнил, что сегодня в этом классе у него был последний урок, можно идти домой.
Можно идти в пустой дом. Там полно её вещей, там ещё безумно долго будут витать запахи её парфюма, цветастые занозы её тряпочек будут втыкаться ему в роговицу… И даже потом, спустя полгода, случайно заглянув за стиральную машину, он натолкнётся на её потерявшиеся когда-то ажурные танги, он присядет тут же, на влажный кафель, борясь с желанием искупать лицо в усталых отголосках её пота…
За кафедрой, слева от доски, располагалась узкая дверца, за которой начинался проход в кладовую. Во время занятий кладовая не запиралась, потому что учителю физики могли потребоваться наглядные пособия или приборы для проведения лабораторных работ. Помимо оборудования, полок с держателями, манометрами, змеевиками, горелками в кладовке располагался столик, шкафчик и раковина умывальника. Очевидно, утверждённые кем-то правила безопасности подразумевали для преподавателей физики обязательное омовение рук.
Гризли толкнул дверцу плечом. Стараясь не перемазать выключатель испачканными мелом пальцами, ребром ладони включил свет. В первый миг ему показалось, что в помещении стоит неприятный кислый запах, но потом он принюхался и перестал обращать внимание. Узкие полки заблистали металлическими поверхностями ёмкостей, пружинок, шариков, подвешенных на нитях. С потолка на крюке свисала объёмная модель ДНК. Подмигивали тёмными глазками вольтметры. Гризли достал с полочки мыло, пустил воду и ненадолго замер, разглядывая себя в зеркале над раковиной.
Ещё даст фору многим сверстникам. И вовсе он не похож на хорька. Да, плечи могли бы развиться пошире, да, узкие скулы и редеющие пшеничные кудряшки. Но не лысый! Впрочем, женщины никогда не шарахались, кое-кто находил его даже привлекательным. Да, да, не такой уж он никчёмный человек, и вовсе не хорёк… Впрочем, Рокси тоже его так обзывала, но он не обижался. Что неприятно, так это еле заметная хромота, из-за которой в своё время в семье и зашла речь о карьере педагога.
