Всадник. Легенда Сонной Лощины - Генри Кристина
– Никогда, – буркнула я себе под нос, ворвавшись в гостиную и бухнувшись в одно из кресел. – Никогда я не прогнусь ни перед одним мужчиной.
На столике рядом с креслом лежало несколько скучнейших сборников стихов. Я выбрала книжку наугад, открыла ее, но мысли мои почти сразу вернулись к тому, что мы с Сандером видели в лесу. Кто оторвал и забрал голову и руки Кристоффеля? Кто вообще способен на такую жестокость? Для чего это было проделано?
Открылась и закрылась дверь кухни, и зычный голос прогремел на весь дом:
– Катрина! Я вернулся.
– Опа, – выдохнула я, отшвырнула занудные стихи и выскочила в холл.
Он стоял у подножия лестницы, такой громадный, такой живой, что, казалось, весь воздух в комнате стягивается к нему. Услышав мои шаги, опа повернулся, широко улыбнулся и раскинул руки.
Я бросилась в его объятия, потому что, хотя я и большая, мой опа гораздо, гораздо больше и, если захочет, все еще может поднять меня, как ребенка. Он сильно-сильно стиснул меня, и только теперь я поняла, что печальный вид маленького мертвого тела Кристоффеля встревожил меня куда больше, чем хотелось бы признавать.
– Ну, как дела у Бен? – спросил дед, ставя меня на пол и заглядывая в глаза.
Больше всего мне в нем нравилось то, что он всегда задавал мне вопросы и, кажется, интересовался ответами, уделяя такое же внимание, как любому взрослому.
– Что случилось, Бен?
Опа всегда понимал, когда меня что-то беспокоило. Мне не хотелось, чтобы единственный и неповторимый Бром Бонс считал меня слабой, к тому же не терпелось поговорить с ним о Кристоффеле. Только нужно было быстренько убедить его, что я заслуживаю информации, ведь как только Катрина узнает, что случилось, тема окажется под запретом. Катрина всегда запрещает обсуждать при мне все интересное.
– Я просто немного проголодалась, вот глаза и слезятся.
Это была чушь, конечно, и Бром, несомненно, это понимал, но, как человек мудрый, он понимал и то, что мое оправдание означало: в данный момент мне не хочется говорить о тревожащих меня вещах.
– Так иди и попроси у Лотти хлеба с маслом, – сказал Бром. – Она дала мне ломоть, когда я пришел, и там осталось еще кое-что от вчерашней буханки.
– Она не пойдет ничего выпрашивать у Лотти, – заявила Катрина, спускаясь по лестнице. – Бенте запрещено есть что-либо до ужина.
При виде Катрины на лице Брома расплылась его обычная ухмылка, но при ее словах улыбка исчезла. Он перевел взгляд с нее на меня – и вновь на нее.
– В чем дело, Катрина? Почему бы Бен не съесть кусок хлеба? Не так уж мы бедны.
Катрина остановилась на лестнице, оказавшись чуть выше Брома и вне его досягаемости. У меня создалось впечатление, что сделала она это нарочно, поскольку Бром имел привычку хватать ее и обнимать до тех пор, пока она с ним не соглашалась. Для стариков они были до отвращения романтичны. А вот такой маневр означал, что ома не собирается позволять мужу отвлечь себя.
– Бенте пропустила урок с учителем пения, – сообщила Катрина.
Бром подмигнул мне, предварительно убедившись, что голова его повернута так, чтобы Катрина этого не увидела.
– Ну же, любовь моя, мне и самому никогда не нравились уроки музыки. Нельзя винить Бен в том, что ей не хочется торчать в гостиной, когда до зимы осталось всего несколько славных осенних деньков.
Вот почему я любила опу больше всех на свете. Он понимал. А Катрина – она даже не пыталась понять меня. Ей лишь хотелось, чтобы я вписалась в ее представление о мире.
– Она должна учиться вести себя как леди, Бром! Это ее обязанность, она должна учиться музыке и манерам, а не носиться по лесам, точно дикий зверь. Для беготни она уже слишком взрослая.
– По лесам? – Взгляд Брома заострился. – И где ты играешь в лесу, Бен?
Тут я сообразила – мне следует уклониться от ответа, ведь если Катрина узнает, что я последовала за мужчинами в чащу, неприятности меня ждут посерьезнее тех, в которые я влипла сейчас. Но вмешательство Катрины избавило меня от необходимости лгать.
– Неважно, где именно, – заявила ома. – Она вообще не должна ходить в лес! Ей там не место! Неужели ты не слышал ни слова из того, что я сказала?
– Бен, иди на кухню и попроси у Лотти хлеба с маслом.
Сказав это, Бром наградил Катрину серьезным взглядом, означающим, что он хочет поговорить с ней наедине. Но она его не поняла, поскольку слишком сердилась. Катрина увидела только, что Бром ей прекословит.
Но я поймала его взгляд и поняла его значение: Бром собирался рассказать Катрине, что он и другие мужчины нашли в лесу этим утром.
– Я же сказала, она не… – начала Катрина.
– Спасибо, опа! – быстро перебила ее я и кинулась на кухню прежде, чем ома закончила фразу.
Если буду сидеть тихо (и у самой двери), то, может, услышу их разговор, подумала я.
Кухню с холлом соединял короткий коридор, расположенный под таким углом, что любой, вышедший из дверей залы, оставался невидимым для тех, кто находился в кухне. Я слышала, как Лотти лениво беседует с одной из судомоек. Их тихие голоса время от времени прерывались взрывами смеха. Из кухни плыли вкусные запахи тушеного мяса с пряностями и свежеиспеченного хлеба, так что в животе заурчало от голода. Но я решила не обращать на это внимания. Куда важнее было услышать, что скажут Катрина и Бром. Я чуть-чуть приоткрыла дверь – благо та открывалась в обе стороны, чтобы слуги, несущие подносы с блюдами и чаем в гостиную и из нее, толкали створку – и прислушалась, затаив дыхание.
– …спасибо, что не подрываешь мой авторитет в глазах девочки, Бром, – язвительно говорила Катрина. – Оттого-то она и носится распущенной дикаркой, что знает – ты всегда встанешь на ее сторону.
– Да-да-да, – тихо рокотал Бром.
Я их не видела, но представила, как он водит широкими ладонями по ее плечам, как делает всегда, когда ома выходит из себя. Только сейчас мне пришло в голову, что Бром частенько обращается с Катриной как с норовистой лошадью, которую просто нужно успокоить поглаживаниями и кусочками сахара.
– Ничего не могу поделать. Она так напоминает мне своего отца, – сказал Бром.
– Ну да, и посмотри, к какому концу он пришел. Будь он более осторожен и менее дик…
Она умолкла. А я нахмурилась. О чем это Катрина? Мой отец, Бендикс – меня назвали в его честь, чтобы Бром мог звать нас обоих «Бен», – и моя мать, Фенна, умерли от лихорадки, прокатившейся по Сонной Лощине, когда я была совсем крохой. При чем тут неосмотрительность отца? Подхватить лихорадку может всякий, размышляла я, осторожен он или нет. Все в руках Божьих – так, по крайней мере, всегда утверждал пастор.
– Катрина, – теперь в голосе Брома звучал упрек, – как ты можешь такое говорить о собственном сыне?
Ома вздохнула. То был усталый и печальный вздох. Такими вздохами она всегда награждала меня.
– В любом случае, – продолжил Бром, не дав Катрине ответить, – твои слова важны, поскольку связаны с тем, что я хочу тебе сообщить. Сегодня утром в лесу Юстус Смит обнаружил тело.
О, это все объясняет. А я-то гадала, отчего тот, кто нашел Кристоффеля, не забрал труп в Лощину сразу. Юстус Смит был моим ровесником, и, полагаю, увидев мертвеца, он в панике бросился домой. А может, он вовсе и не находил Кристоффеля. Они были приятелями, поэтому, вполне возможно, Юстус был с Кристоффелем, когда… ну, когда случилось то, что случилось. А что именно, мы не знаем.
И снова я ощутила слабую щекотку на задворках сознания, словно забыла что-то важное. Но тут Катрина опять заговорила, и все мое внимание сосредоточилось на беседе, не предназначавшейся для моих ушей.
– Что он делал в лесу, вместо того чтобы помогать своему отцу? – спросила Катрина. – Мне казалось, он ходит у Дидерика в подмастерьях?
– Не знаю, почему мальчика не было в кузнице, – нетерпеливо ответил Бром. – В отличие от тебя, Катрина, я не держу в голове дела всех на свете. Знаю только, что, когда я вышел от нотариуса, мимо пронесся Юстус с белым как мел лицом, и на руках его была кровь.
