Ричард Лаймон - Кровь? Горячая!
Он теребил каждый кусок мяса сквозь прозрачную пластиковую упаковку. Эти куски как будто чего-то хотят от него — он понял это, видя, как меняется их цвет, когда он сквозь пластик вдавливает в них свои пальцы. И все же он не мог ни на чем остановить свой выбор в этом мясном царстве.
Когда он вернулся домой, свет в квартире был погашен. Дженни снова оставила после себя полный разгром, но он почти не винил ее за это. Однако при ее обычной полуманиакальной любви к порядку эта всевозрастающая расхлябанность не предвещала ничего хорошего.
— Дженни? — позвал он шепотом, остановившись на пороге спальни. Она не ответила, но тусклый свет, пробивавшийся из-под абажура ночника, освещал ее голову, ее мягкие светлые локоны, и лицо ее показалось ему еще более красивым теперь, когда оно стало бледнее.
Она спала так крепко. Он подумал, что у нее вряд ли будет настроение поужинать. Он увидел на ее щеках слезы, ручейками бегущие к уголкам рта.
Он тихо сбросил одежду и скользнул к ней под одеяло. Она не шевельнулась, даже когда он прижался своим холодным телом к ее наготе.
Он стал целовать ее, гладить и, поскольку она оставалась безучастной, щипать, потом кусать. Слезы лились у него из глаз, когда он гладил ее грудь, проводил рукой между ног, пытался целовать и пробудить ее любовью. Но она оставалась холодной и бесстрастной. Двигался только он сам, и слышно было лишь его неровное, прерывистое дыхание.
* * *Джин постучал в темную дверь с зарешеченным окошком. На этот раз пришлось подождать. Он знал, что в неурочное время требуется особое приглашение.
Ее бледное лицо появилось за сеткой, темные глаза скользнули вниз, к лежащему у его ног тюку: невзрачное зеленое одеяло, мягкий белокурый локон, на котором еще дрожал отблеск света, бледная кожа с серебряным оттенком.
— Комната есть? — шепотом спросил Джин. — Комната для нее?
Рут опять посмотрела на тюк. Затем подняла глаза, пытаясь поймать его взгляд.
— Ты будешь приходить еще? Ты придешь, если я позову?
Джин плотнее запахнул куртку, пытаясь спастись от леденящего холода.
— Конечно… — сказал он наконец. — Я приду, если ты позовешь.
Дверь открылась, как всегда, без скрипа, и обитательницы темного дома перенесли через порог тяжелую ношу.
Прошло две недели, прежде чем телефон зазвонил снова. Звонившему не пришлось ждать долго: Джин был наготове и сразу же снял трубку.
— Да? — сказал он.
— Джин? — спросил голос Дженни. — Ты придешь? Ты мне нужен. Я хочу, чтобы ты пришел.
Кёрт Басьек
Исповедь
— Меня зовут Роджер, — соврал я ничтоже сумняшеся. — И я законченный алкоголик.
Говорят, исповедь — благо и успокоение для души. Но на меня это не действовало никогда. Мы сидели в подвале, в тесной комнатушке, в каком-то унылом доме в паре кварталов от Юнион-сквер. Там было человек тридцать. Все сидели за шаткими столиками на пластиковых раскладных стульях, курили одну за одной, пили кофе и выслушивали мои откровения. Среди них была пара-тройка новеньких, раньше я их не видел. Остальных я уже знал в лицо, встречал на других подобных сборищах. В комнате было не продохнуть от сигаретного дыма. Можно подумать, что никто из присутствующих никогда не читал многочисленные призывы из серии «Министерство здравоохранения предупреждает…». Вполне типичная картина для собрания Анонимных алкоголиков.
Я продолжал вдохновенно гнать. Типа того, что мои папа с мамой оба были законченные алкоголики и меня просто корчило от отвращения, когда я приходил домой и находил своих дорогих родителей — либо батюшку, либо маменьку, либо обоих на пару — лежащими чуть ли не на полу в гостиной в состоянии полного коматоза. Глядя на них, я себе говорил, что со мной ничего подобного не приключится. Но, разумеется, приключилось. После университета я устроился брокером на фондовой бирже, и на работе мной были довольны, но потом началось, началось вроде бы безобидно. С пары кружечек пива на предмет снять напряжение после тяжелого трудового дня. Потом я перешел на «отвертку» — если кто не знает, это такой коктейль, водка с апельсиновым соком, — потом на виски без содовой, а к тому времени, когда меня выгнали с работы, я уговаривал за вечер бутылку текилы, в гордом одиночестве пялясь в телевизор. После этого, разумеется, мне было просто необходимо периодически надираться в хлам, чтобы как-то забыться. Ведь эти уроды — мое начальство — поступили со мной просто по-свински. Мне и в голову не приходило, что я конкретно завяз, пока в один непрекрасный день я не пришел в себя в Хобокене,[6] поливая собственной кровью чью-то «БМВуху» и не в силах вспомнить, как я сюда попал. Это была впечатляющая история. Из тех, что никогда не оставят тебя равнодушным. Я уже столько раз пересказывал эту бодягу, что почти сам поверил в нее.
Там была одна девушка. Сидела как раз за соседним столиком. Я уже видел ее раньше и даже пару раз с ней говорил. Венди как-то там. Или Синди. Она не сводила с меня глаз, а когда я обернулся, она мне улыбнулась. У нее был теплый взгляд, и когда я взглянул на нее, ее сердце забилось чаще — его ровные сильные удары погнали кровь по ее хрупким венам немного быстрее. Я тоже ей улыбнулся. Мне не надо было этого делать — она приняла мою улыбку за поощрение. Но она была так похожа на Кейт… с ее блестящими рыжими волосами, выразительным ртом и остроконечным маленьким подбородком.
Да, я вполне заслужил все дерьмо, в котором теперь барахтаюсь.
Когда я закончил свое душераздирающее повествование, меня вознаградили бурной овацией. Какой-то парень принялся обходить собравшихся, собирая деньги, чтобы расплатиться за помещение, кофе и все остальные блага общения. Я налил себе кофе из автомата в углу и присоединился к единственной чисто мужской компании в этой тесной прокуренной комнате.
Майк рассказывал про какое-то убийство — живописал все в деталях: колотые и резаные раны, отпечатки пальцев, разорванная одежда. Все тот же бесконечный разговор, только с новыми вариациями. То бейсбол, то политика, то плачевное состояние бродвейских театров. Но в итоге все сводится к одному: как плохо стало в Нью-Йорке сейчас и как хорошо было раньше. Они обсуждают новости, пересказывают друг другу последние анекдоты, сетуют на всеобщее падение нравов и жалуются на жизнь, которая сплошь состоит из досадных неудач, всеобщей злобы и непреходящей ярости. Потом Лу скорбно трясет головой, и все повторяют за ним этот жест окончательной безысходности. Да, теперь все не так, как раньше. Совсем не так. В тот вечер они обсуждали «свеженькое» убийство: на крыше одного из многоквартирных домов обнаружили труп молодой женщины. Лу высказывался в том смысле, что сие есть подтверждение простейшей истины: в наше время никому ни до кого нет дела, и жизнь человеческая больше не стоит ни цента. Фред пытался ему возражать. Здесь мы имеем заказное убийство, таково было его авторитетное мнение. Они часто так делают, киллеры: убивают того, кого надо, а заодно и еще дюжину человек, чтобы замести следы и представить все как работу бесноватого маньяка. Майк был не согласен ни с тем, ни с другим. А я просто слушал. Как ни странно, но эти беседы меня успокаивали. Не их содержание, а сам процесс, который давно превратился в некий обязательный ритуал.
