Лилит Мазикина - Луна, луна, скройся!
— Похоже, здесь не понимают по-немецки, а, Кристо? Кёсёнём, сеп[10], - говорю я венгерке, принимая пакет. По-видимости, местные цыгане промышляют сбором и перепродажей старья. Не стоит выделяться. — Адь кеньерет, эдёш[11].
— Ха танцольни велем[12], - женщина игриво подмигивает моему кузену. Тот неуверенно улыбается в ответ.
— Помотай головой, — не оборачиваясь, говорю я. Ещё раз благодарю женщину, и мы отходим от её калитки.
— А что она сказала?
— Что даст еды, если ты с ней потанцуешь.
— Так я бы потанцевал. Есть уже хочется.
— О-о-о, знала я, что ты у нас слаб по женской части, но чтоб настолько! Она же тебе в матери годится!
— Ну и что? Какая разница, один танец…
Я даже останавливаюсь.
— Ты что, совсем ничего не понял?
— Не понял чего?
— Ладно. Проехали. Но на будущее рекомендую — за еду не танцевать. С твоей внешностью можно сразу хорошие деньги просить. Молодой, стройный, синеглазый… бабы даже торговаться не будут. А будут — так не поддавайся. Стой на своём. Проси триста динаров, и баста.
— Что?! Что?!
Никогда не видела таких круглых глаз.
— Она… ты… я не… Лиляна, ты серьёзно, она мне это предлагала?
— Это самое. Если жалеешь, что упустил — беги назад, она небось ещё вслед глядит. Но проси деньгами тогда.
— Что ты за… гадости говоришь! Я никуда не побегу, ни за какие динары! Я ни в жизни…
— Что ни в жизни, с женщинами не спал? Вот уж этого не надо. Ты у нас такой живчик, что впору мне бояться с тобой из одной кружки пить — от тебя сифилисом заразиться вернее, чем от Леманна с Ференцем, вместе взятых.
Кристо даже отступает на шаг:
— Я не… я не давал тебе повода… так говорить обо мне!
— А как мне о тебе говорить и думать? Ты же переспал с Язмин. Чёрт бы с ней, но ты это сделал в доме её мужчины, пользуясь его кровом и защитой. Тебе самому-то не стыдно?
— Да она сама на меня прыгнула!
— Конечно, конечно! А перед этим ещё избила и связала, чтоб ты сопротивляться не мог! Взяла и, понимаешь, силой заставила нарушить все человеческие законы благодарности, ага!
Кристо мучительно, длинной волной от шеи, краснеет — даже слёзы на глазах выступили. Кадык ходуном ходит, но сам кузен молчит.
— Всё. Кончай эти свои обиды тут изображать, идём магазин искать. Хочешь принести пользу, попробуй вспомнить, как он по-венгерски называется.
Я иду по улице. Мне не надо оглядываться, я слышу: кузен идёт сзади.
Магазин мы обнаруживаем в том месте, где поселковая улица переходит в покрытую асфальтом дорогу. Покрытие, надо сказать, в ужасном состоянии. По пути к магазину нас несколько раз подзывали женщины: совали в руки тряпки и пытались перешучиваться с Кристо. Тот смотрел на них волком, в каждой подозревая потенциальную совратительницу. К магазину мы подходим навьюченные четырьмя пакетами со шмотками. Если бы я действительно этим зарабатывала, мне на кузена молиться бы надо было: он вызывает у венгерок приступы щедрости.
За прилавком опять женщина. Увидев Кристо, она расплывается в улыбке. Тот отворачивается. Я мучительно вспоминаю венгерские слова:
— Адь кет кола… кет калача… эту, чёрт, как её… кет баб давай… и кольбас, вон ту, фекете, тёмненькую, ага… кет фогкефе, и эту тоже… умница, да, зубную пасту тоже нам, ага. И кет канал. И таска[13].
Продавщица показывает мне чек, и я расплачиваюсь — деньги нам ещё в Сегеде обменяла Эльза.
Подходящий лесок мы обнаруживаем в пригороде Старой Канижи. Кристо нетерпеливо расчищает место под костёр, и вскоре мы прямо в банках разогреваем фасоль по-цыгански, а куски колбасы обжариваем на прутиках. Кузен уже забыл о развратных коварных венгерках и жуёт с очень довольным лицом.
— Ну вот, поели, теперь можно и попить, — бормочу я, вытирая руки о траву. — Подай мне колы, братец.
Кристо протягивает уже вскрытую бутылку.
— Дай другую. Новую.
— Лиляна… Ну… ты чего, какой у меня сифилис?
— Никакого у тебя нет сифилиса. Дай мне другую бутылку, пожалуйста.
Кузен подаёт мне вторую бутылку. Я стараюсь не жадничать — надо оставить половину на вечер. Мы спим днём, когда в лесу тепло, и передвигаемся ночью.
— Я же просто растерялся с этой Язмин. Она вроде только разговаривала, а потом вдруг стала, ну… целоваться, трогать.
— Избавь меня от подробностей.
Кристо краснеет и умолкает, но вскоре начинает заново:
— И я не слаб на… ну, я не бабничаю. Я же всё время на виду у тебя, ты же сама видишь.
— Да ничего я не вижу. Я за тобой, знаешь, не слежу. Мне до твоей личной жизни — что до одного места, просто постоянно на неё натыкаться неприятно. Можно меня как-нибудь от этого избавить?
Парень аж вскидывается — глаза сверкают:
— Ну, не постоянно же! Ну, зачем ты говоришь! Один раз с Марийкой поцеловался, и с Язмин один раз…
— Кристо! Вот мне очень приятно тут сидеть обсуждать радости твоего интима! Хоть один раз, хоть тысячу, твоё дело. Просто в глаза мне этим не тычь! Собери вон лучше мусор. Юный следопыт оставляет лес чистым. Задание ясно?
— Ясно, — угрюмо отзывается кузен и тянется за моей банкой от фасоли.
Ночью, в дороге, нас догоняет дождик. Но летом, да на воле, и ненастье — в радость. Местность всё больше сельская, ночами никто не шастает, и удовольствие от прогулки становится особенно острым из-за этой безлюдности. Мы идём неторопливо, почти бредём. Уже снова налегке: в Старой Каниже отдали пакеты с одеждой в службу милосердия местной церкви — там не требуют документов, не то, что в государственной службе. Щедрости цыган служки не удивились — должно быть, решили, что какие-то грехи замаливаем.
Дождь превращается в ливень, и Кристо просит переждать на остановке: он, мол, совсем мокрый, и вообще неприятно. Глупый! Под ливнем только танцевать да бегать, радуясь молодой упругой силе! Я немного стою с ним, глядя, как он отжимает ветровку и рубашку — с шеи свисает, покачиваясь, маленький серебряный крестик — но долго не выдерживаю, выскакиваю назад, под упругие струи, и то ношусь, то кружусь по лужам, по мокрому асфальту, по жидкой пыли обочины. Волосы мгновенно залепляют лицо, отяжелевшая юбка норовит прилипнуть к ногам второй кожей, но я то и дело стряхиваю её резкими движениями. Ничего не видно, и в шуме дождя тонут все звуки, если они вообще какие-то здесь есть, да это и не страшно: я же чувствую, как далеко ухожу от остановки, и всё равно возвращаюсь к ней снова и снова, танцуя, подпрыгивая, взлетая в оленьем беге.
