Татьяна Форш - Цыганское проклятье
Поэтому ради тебя буду врага бить и, пока не станет спокойно, сам успокоиться не смогу.
Засим попрощаюсь с тобой. И буду снова ждать ответа. Верю, что дождусь, иначе и быть не может. Ты не держи на меня зла, родная моя. Крепко обнимаю тебя и шлю с письмом свой поцелуй».
Силантий смял письмо и швырнул в камин. Огонь сразу же подхватил добычу и в считаные мгновения оставил от любовного послания лишь пепел. У генерала в груди тоже вспыхнул жар, да такой, что не вздохнуть. Он с трудом добрался до дивана и рухнул на него. Тот жалобно заскрипел. И такой страх на Силантия Матвеевича вдруг навалился, что захотелось ему кричать. Да только изо рта и слова не вылетело, горло словно железными щипцами сжали, сердце колотилось так, что едва в груди держалось. Неужели конец? Вот так и уйти с камнем на сердце? Не покаявшись перед дочерью. Нет, никак нельзя. Надо на помощь звать. А как позвать, когда язык отнялся?
В комнате вдруг стало холодно, хотя все окна были плотно закрыты. Ледяной ветер коснулся щеки Русалова, заставив волосы на затылке встать дыбом. Силантий Матвеевич замер, прислушиваясь к шорохам и звукам, и услышал едва уловимый смех, а следом хрипловатый голос:
– Рано обрадовался, поручик. На том свете тебя никто не ждет. Придется помучиться на этом.
Дарина. Она снова пришла. А ведь он почти забыл о цыганке и ее проклятии.
– Оставь меня, – прошептал он и тут же сорвался на крик: – Что тебе снова нужно? Сколько еще мне мучения терпеть?
– Развязка близка, поручик. Вот только ты ей не обрадуешься. Береги дочь, пуще глаза береги, и прощай. – Ее затихающий смех звенел где-то в его голове. Чтобы избавиться от него, генерал сжал голову руками. Но это не помогло. Тогда Силантий вскочил на ноги и, точно безумный, заметался по комнате в поисках бестии.
Сколько можно его мучить? Неужто он не искупил грех? Да и в чем его грех?
Кружа по комнате, он натыкался на стулья, расшвыривал их, сбивал торшеры и фарфоровые фигурки маленьких собачек, что так любила покойница Софья. Даже вещи из шкафа выпотрошил, но никого так и не нашел. А смех звучал снова и снова, издеваясь и показывая его бессилие.
На шум в комнату вбежала прислуга. Охая и причитая, напуганная Фекла начала собирать разбросанные по полу вещи, а Катька вцепилась в него мертвой хваткой, приговаривая:
– Батюшка, Силантий Матвеевич, угомонись ты! Поранишь себя, сердешный, что нам делать тогда? Ты нам живой нужен, кормилец ты наш!
– Чего приперлись? – взревел он и оттолкнул Катьку так, что та врезалась в испуганно крестящуюся Феклу. – Не звал я вас! Пошли вон!
Он вытолкал девушек за дверь и ненароком услышал, как одна из них разразилась слезами. Наверное, Феклуша. Она его за отца считает, с тех пор как со Степаном повенчались.
Генерал предпочитал быть строгим с дворовыми, но только если эта строгость была оправдана. Сейчас же он понимал, что злится только на себя. Внутри боролись чувства жалости и неуправляемая ярость. Лучше бы сейчас никто не попался ему под руку, иначе быть беде!
Он не мог поверить в то, что узнал из письма Алексея. Как там он пишет? Не может забыть проведенную вместе ночь? Неужели Марья, его ангел, и правда пошла на это? Как она могла, ведь в монастырь же собиралась. И ведь кому непорочность свою отдала – сыну врага! Неужто Антон и с того света ему мстить продолжает? Софью не заполучил, решил хоть так отыграться?
– Надеюсь, ты горишь в аду! – сквозь зубы процедил Русалов и что было сил ударил кулаком в книжный шкаф. От удара на пол посыпались книги, а вместе с ними упала и старая икона.
Силантий хотел подойти, да замер, не в силах пошевелиться, глядя, как из воздуха выткалась хрупкая женская фигурка и склонилась над святыней. Смуглая рука, увешенная блестящими браслетами, гладила почерневшее дерево. Широкая юбка цветным ковром расстелилась по полу.
Дарина!
Генерал смотрел широко раскрытыми глазами, как цыганка гладит икону, и не верил в происходящее. Она попыталась взять святыню, но ее руки прошли сквозь дерево, как туман. Тогда она подняла на Русалова полный ненависти взгляд и вдруг заплакала. По смуглым щекам катились слезы, оставляя на бархатной коже светящиеся дорожки. Несколько капель попало на икону. Силантий вдруг увидел, что из глаз святой, изображенной художником так натурально, словно с живого человека писано, тоже катились крупные слезы.
– Господи прости! – Решив, что сошел с ума, Русалов рухнул на колени перед цыганкой. Хотел коснуться ее руки, но почувствовал лишь гладкую поверхность дерева. Браслеты на тонком запястье Дарины в последний раз звякнули, и она растворилась, оставив после себя запах костра.
– Папенька, что с вами? – Встревоженный голос дочери заставил его вздрогнуть. – Фекла сказала, что вам нездоровится.
Силантий сунул икону на полку, положил поверх книги и обернулся. Дочь стояла на пороге, укутанная в теплую шаль. Последние дни Марья стала сильно мерзнуть, постоянно жаловалась на озноб и тошноту. Позвать доктора не позволяла, говорила, что само пройдет, а дороги замело так, что врач к ним будет пробираться несколько дней.
«Наверное, и почтальон не может до нас добраться, – тихо вздыхала она, – от Алешеньки нет ни одного письма, а уже почти месяц минул. Все ли с ним хорошо?»
Силантий отмалчивался, лишь кивал, мол, так оно и есть. Придет оттепель, и письма доставят. Нужно потерпеть.
– Все хорошо, Марьюшка, – Силантий подошел к дочери, – голова что-то закружилась, за полку ухватился, с нее книги и посыпались.
– А вещи почему разбросаны? – Марья подозрительно оглядела комнату.
– Портсигар искал, – буркнул Русалов, пряча глаза от пытливого взгляда дочери. – Запропастился куда-то, окаянный.
– Папенька, ты ведь не куришь. Зачем портсигар? – нахмурилась она.
– Подарок это. От друга моего. Покойного.
У Силантия и правда когда-то был золоченый портсигар. Подарок Антона. Да только он выбросил его в тот же день, когда не стало Дарины. Пошел к реке и швырнул подальше.
– Можно, я тут с вами побуду? – вдруг спросила Марья, чем очень удивила Русалова.
С того самого дня, как Алексея забрали на службу, она почти не выходила из своей спальни. Даже к монастырю ходить перестала. А когда Силантий спросил, в чем причина, Марья посмотрела на него как затравленный щенок и, сославшись на плохое самочувствие, снова заперлась в комнате.
