Лилит Сэйнткроу - Возвращение мертвеца
Боль от моего собственного стыда сразу улеглась. Все еще чувствуя запах ее страха, я усилием воли усмиряла свое бешено стучащее сердце.
«Если бы я могла, Поли, то давно бы уже оставила тебя в покое, чтобы ты могла обо всем забыть. Ибо я, как только дело закончится, забуду обо всем, и в первую очередь об этой трижды проклятой школе "Риггер-холл"».
– Поли, мне нужно знать, кто это сделал. И что именно вы сделали. И почему глифы пожирателя могут вас защитить.
Она опустила голову; пышные волосы упали ей на лицо. Внезапно в наступившей тишине я услышала ее дыхание – она дышала, как загнанная лошадь; ее страх поднимался волнами, как жар от асфальта, аура окрасилась в голубые и фиолетовые тона и дрожала.
Не помня себя, я вскочила с кушетки, забыв о своем мече. Я медленно подошла к Поли и протянула к ней свою ауру; мои кольца сверкали. Когда края моей золотистой ауры коснулись Поли, произошло нечто удивительное: ее аура рванулась мне навстречу – классическая реакция секс-ведьмы. Им нужно питание, либо от секса, либо от энергии; чистая энергия обычно рождает в них желание. Вот почему секс-ведьмы так уязвимы – их тело постоянно умоляет дать ему энергию, превращая их в рабов своих желаний. От запаха Поли у меня начала кружиться голова, но на помощь пришел мой демонский запах – огненный и крепкий, как хороший бренди.
«О боги, от этого можно опьянеть!»
Я забыла, кем я теперь была. Забыла, во что меня превратил Джафримель. Внешний слой моего биополя рухнул, и из-под него начала сочиться тоненькая струйка энергии – словно масло потекло в стакан. Полиамур откинула голову. Она была выше меня ростом, но я легко дотянулась до ее шеи и схватила ее за руки своими сильными, мозолистыми, смуглыми руками демона, привыкшими к рукоятям ножей и мечей. Потом моя аура окружила Поли, наполняя ее вены огненно-жгучей живительной энергией. Веки Полиамур затрепетали, и она издала короткий стон, не в силах противиться натиску.
«Интересно, как я выглядела, когда Джафримель превращал меня в демона?» – подумала я и сразу прогнала эту мысль. По телу разливалось наслаждение, пронизывая его до самых костей. Оно было как крепкое вино; такого восхитительного, пьянящего чувства я не испытывала ни разу в жизни. И все же я сохраняла ясность мысли. Осторожно и ласково, словно перышком, я провела своей энергией по спине Полиамур. Она снова застонала и прижалась ко мне бедрами. Я держала ее за шею, купаясь в волнах наслаждения.
Другой рукой я коснулась ее подбородка, который оказался на удивление нежным и мягким. Я провела пальцем по шраму на ее скуле. Кожа Полиамур была совершенна; веки секс-ведьмочки вновь затрепетали, ее ресницы были густыми и темными, как у мальчика.
«Я могу делать с ней все, что хочу». Эта мысль сразу привела меня в чувство. У меня была власть, самая настоящая власть, а Полиамур была беззащитна, совсем как мы перед Мировичем.
Внезапно я очнулась.
«Нет. Я не стану этого делать. Я хочу ей помочь. Черт возьми, я просто пытаюсь ей помочь!»
Медленно выдохнув, я отстранилась от Полиамур, прекратив воздействие своей энергии, и стала ждать, когда секс-ведьмочка перестанет дрожать и сможет удерживать равновесие. Она стояла, прислонившись ко мне. Я чмокнула ее в щеку, ощутив запах мускуса, смешанный с запахом человека. Приятный запах, но страх Поли уже прошел, и я почувствовала, как по моим нервам разливается волна неясного, смутного удовольствия.
«Так вот что испытывают демоны, когда пугают нас!»
Наверное, то же самое испытал Джафримель, когда напугал меня при нашей первой встрече.
– Ну вот, – буркнула я. – Так лучше?
Полиамур захлопала ресницами, постепенно приходя в себя. Затем она резко отстранилась, и я, убрав руки, вернулась на свое место. Джейс стоял, внимательно разглядывая рисунок Мобиана. Он не покраснел, но я чувствовала, как от него пахнет возбуждением. Не такой приятный запах, как у Поли. Плечо не болело – знак словно затих. Я взяла в руки чашку с кофе и вдруг замерла, едва поднеся ее ко рту. Внезапно все прояснилось – я поняла!
«Как, вы его не воскресили?»
«Ты не бросишь меня в одиночестве скитаться по земле!»
«Накорми меня».
Секс-ведьм нужно кормить. Как и меня; слава богам, я могла питаться человеческой пищей. Джафримелю нужна была кровь. В Нуэво-Рио он ходил есть на скотобойню.
«Не хочу, чтобы ты видела, как я ем».
Его голос, знакомый и темный, как виски. Я уставилась в свою чашку. Полиамур стояла к нам спиной, дыша тяжело и прерывисто; однако ее аура уже успокоилась. Проглотив комок в горле, я хрипло повторила:
– Мне нужно знать кто. Мне нужно знать, как вы это сделали. И почему считаете, будто глифы пожирателя могут вас защитить.
Коротко рассмеявшись, Полиамур резко обернулась.
– Хорошо, я расскажу все, что знаю. В конце концов, вы же заплатили, устроив это маленькое представление.
«Которое тебе очень понравилось». Как, впрочем, и мне.
– Черт бы тебя взял, Себастьяно, ты ведь можешь стать следующей жертвой! Вместо того чтобы липнуть ко мне, лучше расскажи все, что знаешь, а то я трахну тебя как следует, только с другого конца!
Полиамур дотронулась до серебряного амулета, который сверкнул в ее пальцах, словно отравленная стрелка.
– Я уже мертва. Мы не смогли убить Мировича, мы же были просто детьми. Это Келлер придумал, чтобы каждый… взял себе по кусочку. – Рука Поли дрожала, и вместе с ней дрожал амулет, сверкая серебряными искрами. – Мне известно не все, Валентайн. Я должна была провести их мимо охраны в личные покои Мировича. Келлер не смог бы справиться с ним в одиночку. Никто не желал вызывать его на поединок пожирателей, ибо никому не хотелось становиться пожирателем, которого все презирают и преследуют. И тогда Келлеру пришла в голову одна идея: каждый из нас станет пожирателем частично.
Я заморгала. «Так вот почему расследование держалось в тайне». Если бы стало известно, что нескольким псионам - которые были всего лишь детьми – удалось снять с себя ошейники и убить директора школы, притом такого опытного, как Мирович…
Это было бы почище бунта учеников в ответ на безобразия директора. Вот если бы он публично обливал нас грязью, тогда никто бы и ухом не повел. Псионов уже тогда ненавидели почти везде, и только кое-где – терпели. Гегемония в нас нуждалась, и потому нас защищал закон, но публичность – это уже совсем другое.
В животе начались спазмы. Это была просто жизнь в реальном мире, только меня от нее тошнило. Когда директор издевается над детьми, это нормально, но когда дети восстают против директора – это уже неприемлемо. Ибо если псион научится убивать еще ребенком, что с ним будет, когда он вырастет? Нет, такого опасно оставлять в живых. Логично, не так ли?
