Александр Матюхин - Хэллоуин (сборник)
– Equello; mettetelo in deposito. [9]
Он сознательно заговорил на тосканском наречии, которое понимал охранник, но, скорее всего, не понимал француз. Нуафьер, видимо догадавшись, что его сейчас уведут, обратился к инквизитору по-венециански:
– В чем моя вина? Почему я арестован?
Голос его слегка дрожал, но при этом не утратил до конца природно присущей ему приятности. Наверняка этот бархатистый тембр вызывал сильное волнение у дам. Все это Кавалли отметил про себя, следуя давно выработанной привычке изучать и запоминать людей в деталях.
– Вы обвиняетесь в колдовстве, – произнес он холодно. – Доказательство тому – книги, найденные в вашем доме.
Плечи француза опустились, взгляд поблек. Похоже, он не намеревался отрицать своей вины. Кисти рук его мелко дрожали.
– Где перстень, который вы получили от графини Бонафеде? – неожиданно спросил инквизитор.
На лице Нуафьера отразилось самое искреннее удивление.
– Перстень? – переспросил он неуверенно.
– Золотой перстень с изумрудом, доставшийся графине от матери.
Француз упрямо покачал головой:
– Графиня не дарила мне перстня. Она была не в том положении. Ее семья остро нуждалась в деньгах – настолько, что они даже попытались устроить мне ловушку. Девица соблазняла меня, в то время как ее отец прятался в соседней комнате, ожидая удобного момента, чтобы застать нас в щекотливом положении. Только случайность спасла меня – я ошибся дверью и встретился с ним, сидевшим в компании двух головорезов. Негодяй поспешно извинился и ушел.
– Это не меняет сути дела, синьоре Нуафьер, – покачал головой Кавалли. – Используя каббалу и другие магические искусства, вы околдовали Лоренцу Бонафеде. Это очень серьезное преступление. Можете мне поверить.
Француза, казалось, такое обвинение повергло в шок. Некоторое время он пытался совладать с собой. Наконец, когда ему это удалось, лицо его обрело решительное выражение.
– Я не знаю, кто вы, синьоре, – речь его от волнения приобрела сильный французский акцент, – но смею заверить вас, что это обвинение ложно и беспочвенно. Я никогда…
– Довольно, – прервал инквизитор. – В камеру его.
Француза увели, а Circospetto еще некоторое время провел в размышлениях. Негодяй отпирается – в этом нет ничего удивительного. С другой же стороны, про перстень он, как видно, не врал. Сам по себе этот факт ничего не доказывал, но… Домминико задумчиво потер пальцами щеку. Что-то упущено. Что-то важное.
Кавалли вернулся в приемную, целиком поглощенный своими размышлениями. Там он нашел мессера гранде, о чем-то беседовавшего с одними из инквизиторов. Почтительно поклонившись, Circospetto терпеливо дождался окончания разговора. Когда инквизитор ушел, мессер гранде не спеша приблизился к недвижно стоявшему секретарю.
– Я хотел бы поговорить с вами, – негромко произнес Домминико, в очередной раз отметив поразительно острое чутье законника. Этот толстяк прекрасно чувствовал ситуацию – полезное качество, которому стоит поискать применение.
– Я слушаю вас, синьоре секретарь, – вежливо улыбнулся мессер гранде. Его круглое лицо лучилось доброжелательностью.
– Я хочу знать, что вы нашли в доме того француза, – бросив на улыбающегося толстяка внимательный взгляд, заявил Circospetto. – А также хочу услышать как можно более подробное описание его жилища.
Добродушное выражение на лице блюстителя закона сменилось сосредоточенно-задумчивым. Он беззвучно пошевелил губами, подняв глаза в потолок, – вспоминал детали.
– Рекомый француз снимал комнаты в доме Марии Мадзони, дочери которой, Катарине, давал уроки танцев. В его обиталище мы нашли множество книг и записей, кои изъяли для изучения, а также гардероб из двух платьев. Более ничем, кроме повседневных мелочей, Нуафьер не владел. Хозяйка утверждала, что он даже не в состоянии был заплатить за жилье – у него большие игорные долги.
– Не те ли это Мадзони, чья дочь Катарина тяжело больна? – спросил Кавалли.
Мессер гранде кивнул:
– Та самая. Медик регулярно пускал ей кровь, но теперь, я слышал, она исцелилась.
– Исцелилась?
– Да. Поговаривают о чуде, ибо никакого нового лечения назначено не было.
– И когда же произошло чудесное исцеление?
– Не так давно, – подумав немного, ответил блюститель закона, – полагаю, вскоре после переезда к ним Нуафьера.
Кавалли кивнул, после чего они обменялись с мессером гранде еще несколькими общими фразами, соблюдая ритуал вежливости, и разошлись. Секретарь инквизиции предался рутинным своим обязанностям, стараясь более не размышлять о колдуне-французе.
И все же избавиться от мыслей о нем не удалось. К вечеру Circospetto отправился в Пьомби, где содержался заключенный. После шестого часа узникам тюрьмы давали по стакану вина, и инквизитор рассчитывал, что, придя вскоре после этого, застанет Нуафьера более расслабленным и сговорчивым.
Мрачные застенки свинцовой тюрьмы у иного могли вызвать страх одним только своим видом. Узкие проходы в тисках массивных стен, тяжелые, обшитые металлом двери, ведущие в одиночные камеры – capacita. В подвале располагались еще более жуткие узилища – pozzi, глубокие, сырые колодцы, где держали самых опасных преступников.
Когда тюремщик открыл окошко в двери камеры, Нуафьер лежал на полу. Подняв голову, он сощурился, пытаясь рассмотреть лицо в возникшем в двери квадрате.
– Буона нотте, синьоре Нуафьер, – негромкий голос Кавалли в гулкой тишине камеры прозвучал неожиданно резко.
– Это вы, синьоре инквизитор? – спросил француз, поднимаясь. – Чем обязан вашему визиту?
Похоже, вино сделало свое дело – узник не выглядел таким подавленным и испуганным, каким был во время их первой встречи. Circospetto позволил себе легкий кивок удовлетворения.
– Рад видеть вас в бодром расположении духа, синьоре. – Тон, каким были произнесены эти слова, однако, отнюдь не выражал радости. – У меня есть к вам разговор.
– В таком случае я был бы рад пригласить вас, усадить за стол и угостить хорошим вином, – француз откровенно язвил, – но, увы, не имею возможности сделать ни первое, ни второе, ни третье.
– Тем лучше, – не остался в долгу инквизитор. – Я хочу знать, имеете ли вы отношение к исцелению Катарины Мадзони?
Нуафьер смерил его надменным взглядом, какой часто можно увидеть у молодых повес, воображавших, что их достоинство оскорблено.
– Имею, синьоре инквизитор, и самое прямое.
– Хорошо. Не соблаговолите ли описать, каким образом оно было достигнуто?
– Это было бы бесчестным по отношению к этой юной девице.
