Алексей Вилков - Infernal
Выполнил я всё, и Лизе ничего не должен. Как минимум до новых посланий.
Повалялся на диване, грызя валик – никаких снов и никаких голосов. Неужели Лиза всерьёз решила оставить меня в покое? Но моё расследование на окончено. Я осуществил её поручение, но так ничего и не узнал о причинах её ухода. Ничего не приходило на ум. Кто-нибудь должен помочь. Тот, кто ведает больше, но выудить информацию силой не было ни сил, ни желания – довольно насилия.
От пережитого ужаса я охладел к насилию навсегда, и сам оказался смиренным, безобидным созданием, чья ярость и ненависть выплеснулась вместе с рвотой. Пардон! Но если быть честным – её тогда уже не осталось. После пережитой ночи на кладбище всё сдуло, и вдогонку не тянуло.
То ли бабушкины свечки действовали, догорая последними каплями воска, то ли на очередные буйственные стремления банально не было сил, но меня не дёргало на поиски, и даже никого не хотелось ударить. Взял ли я бабушку количеством подаяния, или одной свечки достаточно, если она поставлена искренне и с правильной молитвой – мне неведомо, но она постаралась, за что я ей благодарен. Даже в делах поднебесных приходится платить, а бабушке я заплатил, на что она купит не одну сотню свечек или несколько килограмм семечек, хлеба и масляные иконы – так было бы правильней. В сотне свечей необходимости нет. Церковь и так заставлена ими, как Лужники фанатами на финал лиги чемпионов.
С чем я сравниваю? Не всё во мне ещё чисто.
Будь что будет. И появилось то, что появилось.
Ко мне заглянула Адель…
Без предупреждающего звонка, без приглашения, без лоска и спеси. Без видимой причины. Она заглянула без группы захвата с собаками и без наручников, без ножа за пазухой и без киллера за углом, даже без банды злых гопников, готовых разломать меня на части.
Адель пришла одна. Я впустил её, как бродячую кошку, не посмотрев в её сторону, и поплёлся в гостиную. Она долго стояла в прихожей, не решаясь войти, посему я вернулся за ней. Откуда такая нерешительность? Явно не от меня.
Лицо поэтессы заживало от моих тумаков. Корочки на губах становились меньше, и никаких синяков я не обнаружил. Всё замазано весьма чистенько, как в гримёрной «Мосфильма».
Я усадил её в кресло.
– Извини, коньяк кончился. Тебе не досталось.
– Я не пью коньяк, – ответила Адель смиренным голосом.
Ни обиды, ни злости, ни признательности, ни радости – ничего. Одно пустое смирение. Она не похожа сама на себя, как и я.
– Скучно?
– Очень.
– И мне, – плюхнулся я на диван и полез за пустой бутылкой. – Смотри, я вылакал целый пузырь. Круто? Осталось пройтись по карнизу на спор и не упасть. Даю руку на отсечение, пари будет за мной. Гусар Долохов был ещё круче. Он пил ром, стоя на карнизе. И выиграл, и с тех пор с ним боялись спорить, но я не пил ром. И я не Долохов. Я Ластов.
– Ты пьян, – сделала открытие Адель. – Я вчера пила испанское вино. Много выпила. Сегодня не тянет. Перебрала.
– Правильно. Вот и я не буду. И ни фига я не пьян. Проблевался в толчке, не веришь? Я не успел смыть.
– Фу! Какая гадость, – сморщилась Адель.
Я поразил её поэтическое воображение. И раньше я любил поражать людей, но сумасбродную поэтессу поразить не получалось, а недавно я чуть не убил её. Просто взял и чуть не убил. Как просто… Мимолётные дни…
– Зачем ты пришла?
– К тебе.
– Ну?
– Ты хочешь докопаться до правды. За этим я и пришла. Собирайся! Я отвезу тебя к одной увлекательной собеседнице.
– Снова розыгрыш? Ты знаешь, я уже вышел из возраста, когда клюют на тот же фокус после разоблачения. Дважды в одну реку не входят. Ты не представляешь, что я пережил в эти два дня, а что пережил раньше, и как буду переживать в будущем – ты вообще ничего не представляешь! Ты живёшь в нереальном пространстве и не видишь ничего дальше своих бездонных сборников.
– Не хочешь знать правды? Тогда я уйду.
– О чём ты? Снова слышала голоса?
– Если бы… – промычала Адель, – забудь эту историю. Я о ней не помню.
– Как ты всё устроила?
– Не буду подробно объяснять: стереосистема, диски, трёхмерный зуммер в твоей квартире и за стенкой. Там я сняла комнату и посылала тебе сигналы, прислонив колонки к розетке. Получалось эффектно.
– Ты сама это придумала?
– Не важно. Одна или с Лизой. Спросишь у неё лично, если повезёт.
– Ты не видела её? Вчера – голоса, сегодня – образа, – переходил я к издевательствам, но, заметив печальную тенденцию, остановился. – Мы колесим по кругу. Забудем. Ты права, тебе досталось. Я не спрашиваю, как ты всё устроила – достаточно. Так я и предполагал. Моё воспалённое воображение верило тогда во что угодно. Оставим!
Послушавшись, Адель прекратила теоретические объяснения. Ей было в тягость сидеть у меня. Из туалета несло несмытой рвотой. Форточки закрыты, окна занавешены. От меня несло коньяком и свежим перегаром. Ни одной лампочки не горело на потолке. Как в карцере. К темноте я привык – темнота спасала меня.
Чтобы не отвратить Адель, мне пришлось открыть окно и включить свет. Тучи закрыли небо, и моросил грибной дождь. Обнаружил, что сижу перед ней в трусах – это волновало меньше всего, и если б Адель пришла ко мне голая, я бы этого не заметил – так я был равнодушен к ней.
Несостоявшаяся иллюзионистка торопила. Кривляясь, я наспех напялил последние джинсы и джемпер. Адель оделась по погоде – длинная юбка и серая водолазка, закрывавшая половину подбородка (там есть, что скрывать).
Причёсываясь у зеркала, я сказал, что мою машину сожгли. Адель отнеслась к новости хладнокровно, не сочувствуя, и не улыбнулась злорадно, как будто заранее гадала на кофейной гуще или картах Таро, предрекая кончину Маздочки, либо лично наблюдала, как горит она ярким пламенем через золотой куб или в волшебное зеркало. У ведьмы должны быть какие-то причиндалы, если ведьма настоящая. Но ведьминских удостоверений у Адель я не проверял, если таковые существуют в реальности. Должны быть корочки, ведь как в песне поётся: «Просто я работаю волшебником», а перефразировав её на Адель, песня звучала бы иначе: «Просто я работаю ведьмой!». Ничего личного…
Дождь моросил, поливая нас, как грибы. Адель пряталась под зонтиком, а я мочил макушку и свитер. Ни за что не встал бы с ней под одну крышу. Ни за что.
Такси проезжали мимо и не желали останавливаться. Я попросил Адель прочесть заклинание. Вместо него она прочитала стихотворение. Как я и предполагал, все её шедевры являлись заклинаниями, в чём Адель никогда не признавалась, но я успел её вычислить, и она не отпиралась. После озвученного текста первое же такси притормозило, чуть не окатив нас брызгами водостока. Сложив зонты, мы уселись каждый сам по себе. Я спереди, Адель сзади, командуя парадом. Я понятия не имел, куда мы мчимся, а такси двигалось в сторону области.
«За город», – заключил я и поёжился, – «Недавно вернулся оттуда».
Но даже до пригорода такси не доехало. Адель попросила сбавить обороты и внимательно глазела в окна. Дождь прекратился, оставив на память запотевшие стёкла.
Таксист попался молчаливый, неказистый, побритый дешёвой пеной, как очищенный огурец, не произносил лишнего, но послушно выполнял все её приказания. Хороший муж, покладистый, верный – мечта любой домохозяйки. Гораздо лучше любого моряка: уходит из семейного очага ненадолго, но зато регулярно возвращается с выручкой.
Таксист был славянской внешности, в коричневой кепке и замшевой куртке. Счётчик у него имелся, успевая насчитать мне приличную сумму. Платить за разъезды ведьмы я не собирался. Меня с ней вообще и нет – я где-то глубоко-глубоко в себе. Кружились мы долго, пока Адель не приказала остановиться у невзрачной заправки. Рядом располагались одинокий минимаркет и придорожная забегаловка. Зачем мы приперлись в эту дыру – одной Адель известно, если это не очередной поэтический прикол. Я ненавидел её приколы.
– Выходим! – вздохнула она и дёрнула ручку, увлекая меня в сторону забегаловки.
– Где мы?
– Тебя носом ткнуть в карту?
Я не ответил. Адель сама не представляла, как припёрлась сюда, по велению сердца, на ощупь, как поисковая собака в поисках наркоты.
Пройдя мимо бензоколонки, мы зашли в кафе «Бриз». Внутри парились несколько дальнобойщиков из припаркованных вдоль дороги закопчённых фур. Дальнобойщики раскуривали «Приму» и хлебали украинский борщ. Не шумели, увлечённые ужином, но дымили по-страшному. Не болтали, но злорадно сопели и шмыгали забитыми ноздрями.
Адель завела меня в угол, подальше от посетителей, и усадила за круглый стол.
Из бара выглядывали лукавые чернобровые глазки, которые я приметил ещё со входа. Глазки изучали меня, не решаясь показаться во всей красе. Эти тайные очи принадлежали официантке. Когда она показалась из-за угла, я приоткрыл рот – слишком красивая девочка для придорожного кафе. Что она забыла в этом захолустье? С её данными легко устроиться в приличном месте или штурмовать подиумы Парижа. Иногда я не понимал, почему многие люди так слабо верят в себя и довольствуются малым, когда способны на большее. Когда чужие дяди видят в них гигантские перспективы, а они не замечают в себе ничего примечательного, ограничиваются пустяшными поручениями, сидят в конурах, не высовываясь, стесняясь, боясь и культивируя заниженную самооценку. В шоубизе бездарности сплошь и рядом пробирались на пьедестал, сметая всех на своём пути, а таланты скромничают по медвежьим углам, и их приходится долго уговаривать, влияя психологически, чтобы хоть чуточку раскрепостить и заставить поверить в себя. К их числу относилась и эта девушка, на мой первый, скромный, но профессиональный взгляд. Когда она подошла, я уверился в обратном. Она не была скромняшкой. Напротив – чрезмерно похотливый взгляд, возбуждающий и одновременно пугающий. Меня давно напрягали почти все женщины, и я боялся любой юбки, что смотрела мне ниже пояса, а эта стерва смотрела и на меня, и ниже пояса. Я засуетился и зашаркал кроссовками «Nike», подходящим к джинсам «Armani».
