Виктор Точинов - Царь Живых
Потом была рука, только его рука… Она постаралась развести бедра как можно шире, еще шире, она постаралась раскрыться – она знала, что хорошо в первый раз не будет, и лишь хотела, чтобы не было больно и страшно… Рука не спешила, рука не торопилась, но страшно ей стало все равно – когда наконец его палец впервые осторожно проник в нее и тут же вышел обратно – чуть быстрее, чем проник… Он понял все! Он понял все, и все может стать как этой весной, когда она решила – будь что будет – плюнуть на принцев и покончить наконец со всем этим… Покончить и начать, но все равно ничего не вышло – не у нее не вышло… Но сейчас все было не так, не было округленных глаз, и не было дурацких вопросов, и не было суетливых движений, и не было маскирующей бессилие грубости – опять была лишь рука, еще более неторопливая и нежная…
…Он не вошел в нее, не вошел еще ничем, даже снова пальцем, когда ей вдруг стало стыдно – ей казалось, что горячая жидкость переполняет ее, и поднимается все выше, и сейчас покажется, выступит, расплещется снаружи – и его пальцы попадут в это болото, это неправильно, это слишком много, так не должно быть, у нее было уже… она целовалась с парнями… и даже… но так не было – и ей было почему-то стыдно, и она успела подумать, что, когда он наконец войдет в нее, она умрет со стыда – но тут он вошел, даже едва начал входить в нее, опять пальцем – и стыд куда-то исчез, она не умерла от стыда – она раскрылась еще, она раздвинула бедра шире, еще шире, хотя только что это казалось ей невозможным, – и подалась вперед и вверх, навстречу его руке – нетерпеливым движением… Она уже не думала, никак не думала, что хорошо в первый раз быть не может, и хотела уже не только избежать боли и страха…
Она не видела, чем он вошел в нее, но поняла, что – нет, нет, еще не оно, еще не случилось главного, чего она желала все сильней и сильней, а боялась все меньше и меньше… Поняла потому, что сейчас он спустился, спустился ниже, спустился вдоль нее губами – подбородок, шея, свод груди – и сейчас губы и язык ласкали ее сосок – и сосок увеличился, набух, он никогда не увеличивался и набухал так – ей казалось, что он стал огромным, просто гигантским, что таких ни у кого не было и никогда не будет… А потом губы занялись его, соска, родным братом – маленьким братишкой-заморышем, – а воспитывали и учили всему выросшего первенца уже пальцы правой руки… Пальцы его правой руки…
А левая оставалась там же – там, где она хотела все ему дать и все получить от него… Она чувствовала, как у нее внутри напряглось, сначала испуганно напряглось – взяв во влажно-упругий плен желанного, но незнакомого пришельца, – и она постарались раскрыться, раскрыться, не разводя бедра, их развести шире было нельзя, она постаралась раскрыться там, не зная и не понимая, чем и как она это делает, но желая раскрыться и впустить его далеко, так далеко, как он хочет – и даже дальше, так, как хочет того она, и – о чудо! – все у нее получилось, и пришелец, скорей даже герольд, посланник, предвестник того, главного и желанного, ждать коего сил оставалось все меньше, – вошел, вошел уверенно, но все равно нежно, вошел глубоко, так глубоко, как хотел, —. и даже глубже, так, как того хотела она… И был в ней, и ласкал ее… Но этих ласк ей стало уже мало… Она застонала – в первый раз…
Ее губы изнывали, они жаждали его губ, и она впервые взяла инициативу на себя – неуверенно, словно спрашивая: можно? – она повлекла его вверх. Его губы вернулись к ее губам, но! – она чувствовала, она прекрасно чувствовала, с каким сожалением расстаются они с ее грудью – с грудью, которой она никогда уже не будет стыдиться, которой она всегда будет гордиться – потому что он хотел, потому что лучший в мире мужчина хотел ласкать и ласкал ее грудь именно так… Ее руки, сначала неуверенно – волосы, шея, плечи – и очень целомудренно опускались вниз – все дальше и все уверенней…
Она хотела, она очень хотела, она сгорала от этого желания – коснуться там – она не называла это даже в мыслях – она была современная, хоть и девушка – она читала книги, и смотрела фильмы, она знала, что как устроено и для чего служит, но никогда не прикасалась к этому и даже не рассматривала вблизи вживую… Она коснулась там вскользь, словно случайно, словно нечаянно, коснулась и повела руку дальше, на секунду замерев от ожидания его реакции… Его правая рука скользнула тут же вниз с ее груди, взяла ее ладонь, покрыла сверху и положила туда, где она только что мимолетно прошла легким касанием, – и научила всему, нет, конечно, не всему, все еще впереди, она еще рассмотрит это подробно и внимательно – нет! хватит!! к чертям ханжество – она еще рассмотрит подробно и внимательно его член – никаких “это” – так, и только так, она будет называть – недолго, пока не придумает настоящее и нежное имя… Ей хотелось рассмотреть все вблизи и в подробностях, и не только рассмотреть – она вполне современная, хоть и девушка – она попробует, она обязательно попробует все-все, что можно сделать с его членом, и вкус попробует непременно тоже, но это потом, это чуть позже, а сейчас она хочет одного, и только одного…
Он снял ее руку так же осторожно, как и положил, и чуть передвинулся, не переставая целовать ее и ласкать грудь, и она поняла: сейчас! сейчас!! сейчас!!! – и застонала через закрытые поцелуем губы. Застонала от счастья.
…Она почувствовала, как что-то покинуло ее, и пришло другое – медленно, очень неторопливо, и было оно больше, гораздо больше, и входило туго, все внутри раскрывалось, разворачивалось и принимало назначенное природой и долгожданное – потом она (и он?) почувствовала мягко-упругое сопротивление какой-то преграды, и движение приостановилось, и она опять застонала, нетерпеливо и громко, и…
И подалась вперед, нетерпеливо и резко, как долго взводимая пружина, и одновременно обхватила его сзади – вжала, буквально втиснула в себя… И закричала – впервые во весь голос закричала. Но не от боли – многое пыталась вспомнить Наташа потом про этот вечер, но боли вспомнить так и не смогла…
…Он вошел в нее, вошел глубоко, так глубоко, как хотел, – и даже глубже, так, как того хотела она; крик ее не смолкал, все внутри сокращалось и тут же расслабляясь снова, все быстрей и быстрей, и она чувствовала, как в нем, ставшем сейчас частью, неотъемлемой частью нее, в ответ рождаются и рвутся наружу такие же сокращения – и слышала, как он тоже стонет, впервые стонет…
Эту ночь, начавшуюся именно так, они провели вместе. И много чего еще было той ночью… Не было лишь страха – у нее… И боли – у обоих.
Хотя рядом, за стеной, – тонкий слой мелкого пепла повторял контур скорчившегося в агонии тела.
Но смерть спрятала свое жало, и не было победы ее… Чужую смерть тоже надо уметь побеждать.
