Йорг Кастнер - Число зверя
– Я помогу вам в этом, если позволите, – предложил Пауль.
– Разве вы не собираетесь поехать в Рим вместе с Альдо?
– У меня задание – оказывать помощь полиции. В настоящий момент я, как мне кажется, принесу больше пользы здесь, чем в Риме. Кроме того, мне не терпится узнать, что нам расскажет синьор Фраттари.
46
Рокка Сан-Себастьяно
– Теперь я понимаю, почему местные жители суеверны и убеждены в том, что Фраттари поклоняется дьяволу. Смотри-ка, Пауль, тебе не кажется, что две скалы вон там похожи на рога нечистого?
Они возвращались, поужинав в маленькой пиццерии, недалеко от поста карабинеров. Во время ужина Клаудия начала говорить Паулю «ты». Это не беспокоило его, совсем наоборот – соответствовало его внутреннему ощущению. Хотя он познакомился с Клаудией совсем недавно, она стала для него близким человеком, как будто они были старыми знакомыми.
Сейчас они стояли на покрытой щебенкой узкой дороге, которая вела к пансиону, где они остановились. На городок, затерянный в Альбанских горах, уже давно спустились сумерки. Сквозь облака пробивался свет луны, придавая холмам вокруг странный, нереальный вид. Как и двум отдельно стоящим скалам, на которые указывала вытянутая рука Клаудии. И действительно, они возвышались на фоне темного неба подобно рогам сатаны, готовым пронзить любого, кто откажется поклониться властелину тьмы.
– Мороз по коже, да? – спросила Клаудия.
Она задрожала, но возможно, причиной тому был холодный ветер, поднимавшийся на море и набирающий силу в горах. Пауль снял кожаную куртку и набросил ее на плечи Клаудии.
– Да, вид зловещий, но и прекрасный одновременно. Немного напоминает мне Мондзее, тоже окруженное высокими горами. С тех пор как я поселился там, я чувствую себя меж двух огней, так как не знаю, любоваться ли величественными горами или бояться их грозной мощи.
Клаудия обернулась и посмотрела на него.
– Для тебя очень важна твоя работа, верно?
– Да. Разве люди не должны быть заинтересованы в своей работе? Иначе можно ошибиться с выбором.
– Не все могут позволить себе выбирать работу. Но речь не об этом; я говорю о тебе, о Пауле Кадреле. Ты вырос в сиротском приюте, а сейчас заботишься о других сиротах. Ты, очевидно, следуешь своему призванию и можешь этим гордиться. Сироты полностью зависят от такой заботы, от благотворительности и любви чужих им людей, которые, надо надеяться, когда-нибудь перестанут быть им чужими.
Клаудия говорила искренне. Она выразила в нескольких предложениях то, что составляло его работу и побудило его основать интернат «Николай Бобадилья».
– Ты говоришь, как будто сама все это пережила, Клаудия.
– Так оно и есть. Я тоже не знала своих родителей.
Пауль сначала удивился, но затем ему все стало ясно. Это объясняло ту противоречивость, которую он уловил в Клаудии: скрытую уязвимость, никак не соответствовавшую ее смелому, уверенному поведению. Он видел нечто похожее у многих сирот. Они вели себя так, будто их невозможно задеть, и не позволяли себе принимать что-то близко к сердцу. Но это был всего лишь защитный механизм, который должен был охранять одинокую, пострадавшую душу от новой боли. Старое выражение о «страшных снаружи, но добрых внутри» касалось прежде всего сирот: это Пауль знал не только благодаря работе на Мондзее, он и сам был таким.
– Как это случилось? – спросил он. – Твои родители тоже погибли в автокатастрофе?
Клаудия вздрогнула, будто пытаясь отбросить мысли, которые занимали ее в настоящий момент.
– Давай лучше сменим тему. Приятная и полезная сторона прошлого состоит в том, что оно уже прошло. А нам еще предстоит работа, да и на улице холодает. Я не хочу, чтобы ты себе кое-что отморозил. – Она прикрыла рот рукой. – Ой, прости, так с иезуитом определенно нельзя говорить.
Пауль рассмеялся.
– Почему бы и нет? У меня те же части тепа, что и у других людей. Значит, я тоже могу отморозить все, что угодно.
Работой, о которой говорила Клаудия, были заметки, найденные карабинерами в доме Альчиде Фраттари. Документы занимали несколько ящиков, и далеко не везде речь шла о римских катакомбах. Однако поскольку Фраттари, кажется, делал записи без какой-либо системы, им не оставалось ничего другого, кроме как просматривать листок за листком. Начали они еще до ужина, и в номере Клаудии, гораздо более просторном, чем у Пауля, повсюду были разложены ряды листков самой разной величины и цвета. Очевидно, Фраттари писал на любом клочке бумаги, который оказывался у него под рукой, вплоть до обратной стороны счета за электроэнергию – да, электричество у него все-таки было! – или тонкого картона упаковки от кукурузных хлопьев.
Они сели на пол и снова принялись за сортировку, необходимую для хотя бы первоначального расшифровывания заметок. Капитан Корридони не преувеличивал, говоря о почерке Фраттари. Пауль продвигался с черепашьей скоростью и все время спрашивал себя, как Антония Мерино умудрялась редактировать рукопись Фраттари. Свет в комнате Клаудии был не слишком ярким, что делало их работу еще труднее. Когда Пауль через некоторое время обернулся и взглянул на нее, он заметил, что она вовсе не занимается записями. Клаудия сидела на ковре, скрестив ноги, и смотрела на стену.
Пауль догадался, что ее беспокоит, и сел рядом с ней.
– Ты думаешь об Эрнесто Морелло?
Клаудия кивнула и нервно сглотнула. Похоже, у нее комок стоял в горле.
– Тебе не в чем себя упрекнуть, тут Альдо прав. Если кто-то и виноват в смерти Морелло, то лишь он сам. Если бы ты действовала не так решительно, возможно, Альдо тоже был бы сейчас мертв, а возможно – и ты! Кроме того, ты не должна забывать, что Морелло один из тех, кто виновен в смерти Антонии Мерино и похищении ее дочери. А может быть, и в смерти Анфузо и Сорелли. Они идут по трупам.
Взгляд Клаудии вернулся из далеких далей, и она посмотрела на Пауля.
– Ты – верующий католик. Разве, согласно твоей вере, убийство человека – не одно из самых больших прегрешений?
– А согласно твоей разве не так?
– Я давно потеряла веру.
– Это не так, Клаудия. Муки совести, которые ты испытываешь, доказывают обратное. Ты можешь злиться на Бога, да, но ты ведешь себя не как человек, для которого Бог ничего не значит. Иначе смерть Морелло не потрясла бы тебя так.
Он осторожно погладил ее по голове, как ребенка, которого надо утешить.
– Ты хочешь сказать, что только у католиков есть совесть и только они могут сожалеть о своих поступках?
– Как иезуит, я, наверное, должен был бы согласиться. Однако позволь мне высказаться таким образом: речь идет не о том, сожалеешь ты или нет, а о том, почему ты сожалеешь. Я чувствую, что ты, может, и изгнала Бога из своих мыслей, но не из своего сердца.
