Джо Хилл - Коробка в форме сердца
Джуд готов был стереть последнее сообщение, не прослушивая. Он ожидал услышать еще одного мертвеца, но оказалось, что звонила присматривающая за отцом Арлин Уэйд. Она была так далеко от его мыслей, что Джуд не сразу понял, кому принадлежит этот старческий монотонный голос. Когда он вспомнил, ее краткое сообщение уже подходило к концу.
– Здравствуй, Джастин, это я. Хотела сообщить тебе последние новости о состоянии твоего отца. Не приходил в сознание уже тридцать шесть часов. Сердце работает неровно. Подумала, вдруг тебе интересно узнать. Боли он не испытывает. Если хочешь, звони.
Повесив трубку, Джуд наклонился, оперся ладонями о подоконник и выглянул в надвигающиеся сумерки. Окно было открыто, и налетавший ветерок приятно холодил кожу рук под закатанными до локтей рукавами. В воздухе веяло ароматом цветов. Квакали лягушки.
Джуд мысленно представил отца: старик, вытянувшийся на узкой койке, худой, без сил, с поросшим белой щетиной подбородком, с впалыми серыми висками. Джуду даже показалось, что он ощущает запах отца: смесь застарелого кислого пота и вони, присущей всему дому, – в нее внесли свой вклад куриное дерьмо, свиной загон и табачный дым, навсегда пропитавший занавески, одеяла, обои. Джуд покинул Луизиану, убегая не только от отца, но и от этой вони.
Он бежал, бежал и бежал, он делал музыку, он делал миллионы, он тратил жизнь на то, чтобы увеличить расстояние между ним и стариком. А теперь, если повезет, он может умереть в один день с отцом. Они вместе пойдут по ночной дороге. Или не пойдут, а поедут, разделят пассажирское кресло в дымчатом пикапе Крэддока Макдермотта. Они будут сидеть так близко друг к другу, что Мартин Ковзински положит костлявую руку Джуду на плечи. Машину наполнит его запах. Запах дома.
Так пахнет в аду, и они поедут туда вместе, отец и сын, под присмотром отвратительного шофера с серебристым ежиком, в черном костюме гробовщика, а радио будет настроено на какое-нибудь политическое ток-шоу. Если ад существует, то это ток-шоу по радио. И семья.
В гостиной Бэмми что-то негромко рассказывала, Джорджия смеялась. Джуд с удивлением отметил, что автоматически улыбнулся, услышав ее смех. Где она берет силы, чтобы смеяться после всего случившегося с ними, было выше его понимания.
Джуд больше всего ценил именно смех Джорджии – его глубокую хаотическую музыку и то, как она полностью отдавалась ему. Ее смех пробудил Джуда, вернул к реальности. Часы на микроволновке показывали начало восьмого. Сейчас он войдет в гостиную, присоединится на пару минут к бабушке и внучке, поболтает с ними ни о чем, а потом улучит момент и бросит на Джорджию многозначительный взгляд: пора в путь.
Он принял это решение и уже выпрямился, отходя от окна, когда его внимание привлекло тихое, немного не в тон пение: «Бай-бай, бэй-би». Он развернулся на пятках и бросил настороженный взгляд в окно, на задний дворик Бэмми.
Уличный фонарь, стоящий за забором, освещал дальний угол двора. Его голубоватый свет падал через штакетник на большой ветвистый орех, с которого свисала веревка. Под деревом на корточках сидела девочка – ребенок лет шести или семи. На ней было простое платье в красную и белую клетку, волосы собраны на затылке в хвостик. Она напевала негромко старую песенку Дина Мартина о том, что пора отправляться в путь за мечтой. Девочка сорвала одуванчик, сделала глубокий вдох и дунула. В воздухе рассьпались семена-парашютики – сотня белых зонтиков, исчезающих в сумраке вечера. Вообще-то их не должно было быть видно, но они слабо фосфоресцировали, отчего казались необыкновенно медлительными искорками. Девочка подняла голову и повернула ее в сторону открытого окна. Джуду почудилось, что она смотрит прямо на него, но наверняка сказать он не мог: ее глаза закрывали черные подвижные каракули.
Это была Рут. Да, ее звали Рут. Двойняшка Бэмми, та, что пропала в пятидесятых годах. Родители позвали девочек обедать. Бэмми помчалась в дом, а Рут задержалась, и больше ее никто не видел… живой.
Джуд открыл рот – что он собирался сказать, он и сам не знал, – но не сумел издать ни звука.
Он не мог ни шевельнуть губами, ни просто вздохнуть.
Рут перестала петь, и вечер стал абсолютно безмолвным, стихли даже лягушки и насекомые. Девочка вдруг обернулась в сторону аллеи, идущей за забором. Она улыбнулась, маленькая ладошка взлетела в приветственном взмахе, будто за забором стоял кто-то знакомый – например, добродушный сосед. Но в аллее было пусто. На земле валялись газетные листы, поблескивало битое стекло, между кирпичами пробивались сорняки. Рут выпрямилась и медленно направилась к забору. Ее губы шевелились – она беззвучно разговаривала с человеком, которого не было. Но ведь Джуд слышал, как она пела. Когда он перестал ее слышать? Когда она перестала петь.
Рут встала у самого забора, и Джуд встревожился, словно на его глазах ребенок собирался шагнуть на оживленную трассу. Он хотел окликнуть девочку, но не мог, в груди не было воздуха.
А потом вспомнил, что рассказывала ему Джорджия. Люди, видевшие Рут, всегда хотели позвать ее, предупредить, что она в беде, что нужно убегать оттуда, но почему-то не могли этого сделать. Потрясенные видением, они теряли дар речи. В голове у Джуда непонятно откуда возникла совершенно нелогичная мысль: Рут – это воплощение всех девочек, которых он знал и которым он помог: это и Анна, и Джорджия. Если он произнесет имя девочки, отвлечет ее, даст понять, что ей грозит опасность, тогда будет возможность все изменить. Тогда они с Джорджией сумеют победить покойника и выжить.
Но голос не слушался. Джуд сходил с ума от собственного бессилия, от того, что он вынужден молча наблюдать за происходящим. Он размахнулся и стукнул перебинтованной рукой по подоконнику, взорвав в ладони фонтан боли, и все-таки не мог выдавить из сухого, странно сузившегося горла ни звука.
У его ног уже несколько минут крутился Ангус. Пес вздрогнул, когда Джуд ударил кулаком по дереву, поднял голову и нервно лизнул его руку. Шершавое горячее прикосновение собачьего языка к голой коже подействовало мгновенно. Оно буквально выдернуло Джуда из немого паралича так же быстро, как совсем недавно смех Джорджии вырвал его из трясины отчаяния. Его легкие наполнились воздухом, и он закричал:
– Рут!
И она обернулась. Она услышала его. Она услышала его.
– Беги оттуда. Рут! Беги к дому! Скорее!
Рут кинула быстрый взгляд назад, на темную пустую аллею, а потом покачнулась, делая шаг к дому. Она не успела закончить этот шаг: ее белая тонкая рука вздернулась, словно девочку потащила вверх невидимая веревка.
Это была не веревка, а невидимая рука. Через миг девочка оказалась над землей, поднятая тем, кого не было. Худые ноги беспомощно дергались в воздухе, одна сандалия свалилась и пропала в темноте. Она сопротивлялась, болтаясь в воздухе, но невидимая рука неумолимо поднимала ее выше и выше. Лицо Рут было обращено к Джуду, полное мольбы и страха. Даже черные линии перед глазами не скрывали ее отчаянного взгляда. Невидимые силы несли девочку через забор.
