Маркус Хайц - Ритуал
Она посмотрела ему в глаза, дружелюбно и испытующе одновременно, словно старалась прочесть его мысли.
— Почему, мсье Шастель? — Она подалась вперед. — Не будем ради разнообразия говорить про пастора Фрика. Вопрос я вам задала еще в Мальзье, перед тем, как нас прервали. Господь никому ничего дурного не делает.
Он крепче сжал зубы.
— Вот именно, — презрительно бросил он. — Господь никому ничего дурного не делает, но и доброго тоже. Как еще он мог допустить, чтобы… — Он запнулся.
— Что допустить, мсье Шастель?
— Нет, оставим этот разговор. — Жан покачал головой, в глубине души он боролся с желанием открыть перед ней свои сомнения. Что-то неотступно подталкивало его выговориться. После того, чему он был свидетелем в Согю, после их разговора, он больше не равнял аббатису с другими служителями церкви. — Вы правда хотите знать? Ну… Трудно верить в любовь Божью, когда изо дня в день видишь несправедливость, против которой Он ничего не предпринимает. Где Господь справедливый, когда Он так нужен? Когда бы Он наказывал алчных и лживых? Какой миру толк с того, что Он творит суд за гробом, а не на земле? — Сам того не желая, лесник заговорил враждебно. — Вы несете людям слово Его, аббатиса? Как вам удается верить в то, что вы рассказываете людям? — Он указал за окно. — Вы знаете Фрика. Вы видели, в какой роскоши живет он и другие попы? Какие богатства они накапливают и как требуют с крестьян поборы на церковь, взимают десятину, чтобы набивать себе амбары и чердаки? — Ом подался вперед, его могучий кулак бухнул по страницам конторской книги. — А как с вашим монастырем? Что происходите деньгами, которые вы собираете? Вы прячете луидоры в монастырской церкви или нижнее белье у вас тканого золота?
Григория не утратила спокойствия. Она почти достигла желаемого, и такая гневная вспышка показывала, что она проникла ему в душу глубже любого священнослужителя до нее. В голосе лесника она слышала ожесточенность и горе. Гнев на благосостояние и образ жизни некоторых клириков лишь прикрывал другую обиду. Было еще что-то, какое-то особое событие в его жизни, отвратившее его от креста. Тут ей вспомнилось одно случайно оброненное им замечание.
— Вы говорили о том, как ухаживали за супругой. Наверное, она умирала, а вы молили Господа исцелить ее, помочь ей в ее болезни, — тихо и сочувственно сказала она и положила левую ладонь на его руку, застывшую на книге.
Жан молчал. Он крепко сжал зубы, но не мог больше цепляться за гнев и возмущение.
— Она год… год лежала в лихорадке, — наконец прошептал он. Его взволновало то, что он выпустил на свободу и он снова пережил воспоминание, которое считал глубоко похороненным. — Гордая, достойная восхищения женщина, которая рожала мне детей и жила в несгибаемой вере в Господа, превратилась в тень себя самой, а попы являлись к нам как к себе домой, бормотали молитвы, делали вид, будто помогают, пока я сыпал им в карманы достаточно ливров. — Глаза у него увлажнились.
Григория была глубоко тронута, увидев, как по обычно мрачному лицу лесника медленно ползут слезы. Его горькая мука вызывала у нее искреннее сочувствие.
Жан силился совладать с собой.
— Когда деньги закончились, добросердечных попов и след простыл. И бог, которому она ежедневно молилась, молчал. Анна… она умерла слишком молодой, и мы с детьми остались одни.
Это была последняя фраза, которую он произнес срывающимся голосом, а после расплакался как маленький ребенок.
Поначалу Григория не знала, что делать. Неприступный Жан Шастель, в котором всегда было что-то величественное, могучее, плакал! И вновь ее представление о нем пошатнулось.
Встав, она нерешительно подошла к нему и, утешая, прижала его голову к своему животу, и нежно погладила по волосам. Она чувствовала, что уже много лет он никому так не доверялся — возможно, сделал это вообще впервые со смерти жены.
Выпустив мушкет, Жан сильными руками обнял ее за талию, словно искал защиты, тепла.
Григория испугалась. Уже давно ни один мужчина ее так не касался. Его близость пробуждала воспоминания о былой жизни. Воспоминания, которые она сама много лет назад погребла.
— Мсье Шастель… — она попыталась высвободиться из его объятий.
— Когда Антуан вернулся из чужих краев и его… его странности усилились, попы сказали мне, что это испытание Господне, — рыдал он. — Испытание! Разве мне и моим сыновьям нужны новые испытания? — Отрешенно невидящими глазами он посмотрел на нее снизу вверх, глаза у него раскраснелись от слез. — Теперь вы понимаете, что я могу обойтись без такого бога? — прошептал он.
И вдруг осознав, кого обнимает, он разжал руки и испуганно отпрянул.
— Простите мне… я не… — Рухнув на спинку стула, он все еще дрожал под впечатлением того, что вырвалось у него из глубины души, того, что он подавлял многие годы. — Я был не в себе.
Григории пришлось сделать глубокий вдох: от объятий Жана у нее перехватило дыхание. Или все дело в близости мужчины? Она оперлась о рабочий стол.
— Нет, мсье Шастель, — запинаясь, произнесла она, пытаясь успокоить ухающее сердце. — Вы были в себе и наконец выговорили все, что тяжким гнетом лежало у вас на душе. Я…
Воцарилось многозначительное молчание.
Когда звонко и ясно на монастырской церкви ударил колокол, оба вздрогнули как грешники, которых застали врасплох.
— Мне нужно на полуденную молитву, — извинилась Григория, оторвала наконец взгляд от Жана и поспешила к двери. — Когда захотите поговорить о вашем горе… вы знаете, где меня найти. Пусть Господь благословит ваш путь и даст вам найти истину. — Она исчезла за дверью.
Оцепенение оставило Жана, картины из прошлого поблекли и утратили свою силу. Он глубоко вздохнул — и испытал бесконечное облегчение. Когда он подбирал мушкет и треуголку, его взгляд упал за окно на паперть, которую как раз широким шагом пересекала аббатиса. Приятно было держать ее в объятиях.
«Что такое со мной происходит? Неужели это монастырь лишает меня рассудка?»
Когда Жан повернулся уходить, ему на глаза попалась записка, выпавшая из календаря Григории. Он наклонился, чтобы поднять ее и положить на стол. При этом листок развернулся.
Почерк и строчки Жан знал слишком уж хорошо.
Копию этого самого рецепта он купил за очень и очень крупную сумму.
Глава 16
Эрик и Лена застряли в Будапеште.
Объяснялось это множеством причин, начиная от плохой погоды и забастовки авиадиспетчеров и кончая сильной простудой, которую подхватила биолог и которую необходимо было вылечить.
