Ужасы войны (ЛП) - Каррэн Тим

Злая ведьма была мертва.

МакКомб рухнул на землю, тяжело дыша. Он сильно страдал, его кровь текла из слишком многих ран. Если бы не яд, что наполнял его, он, возможно, смог бы зашить себя и выжить, чтобы рассказать эту историю. Но, опять же, он не был молодым человеком.

- Ни на йоту, - сказал он.

Он прижал к себе тело Пяти Волков, нежно качая мертвого индейца. Он не стыдился горячих слез, что текли по его щекам, или девичьего хныканья, что царапало его горло. Пять Волков умер за него. Он бросился на Язык Змей, отдав свою жизнь в последней ярости смертельной битвы, чтобы МакКомб мог быть спасен.

- Не так должно было быть, мой верный друг, - прошептал ему МакКомб. - Позволь мне отнести тебя на кладбище кроу, где я положу тебя, чтобы ты мог общаться со своими предками и быть прославленным за то, что всегда был воином и другом.

Это заняло время и усилия, но МакКомб вытащил тело своего брата из катакомб и самих пещер. Удивительно, но его собственная лошадь все еще была там. Все еще ждала. Другие были зарезаны... но не его.

Не часть плана, не часть Великой Тайны.

И когда он перекинул Пять Волков через седло, он слышал гром копыт призрачного буйвола, что приближался. Полный физической и духовной боли, "Бешеный Змей" Бун МакКомб поскакал в холодную, ветреную ночь.

* * *

Когда майор Лайонс очнулся, он был в туннеле с капралом Койлсом.

Они сидели, прижавшись спинами к стенам, мумии по обе стороны спускались по проходу и возвышались аккуратными рядами. В груди и животе капрала все еще торчало пять или шесть стрел.

- Думал, ты умер там, сынок. Думал, эти Пожиратели Черепов достали тебя.

- Я отполз, чтобы умереть, пока они возились с Пирсоном и Стандардом, - сказал он, тяжело дыша с присвистом. - Оказался здесь.

Лайонс кивнул, коснулся разбитых костей своего лица.

- Мы выжили, - сказал он. - Клянусь Богом, мы выжили.

- Да... сэр, - Койлс снова вдохнул, словно ему это нужно было лишь время от времени. - Мы точно выжили.

Он вытащил самокрутку из жестяной коробки внутри мундира. Стрела помяла ее, но в остальном она была цела. Он чиркнул спичкой и затянулся. В свете сигареты Лайонс увидел клубы дыма, поднимающиеся из стрелковых дыр в его груди. Койлс, казалось, не замечал или не заботился об этом.

- Что теперь, майор? - спросил он. - Что теперь?

Лайонс повернулся к нему, макушка его черепа была разбита, на лбу след высохшего серого вещества.

- Отдохнем немного. Просто закроем глаза и подождем... тогда... тогда мы узнаем.

- Конечно, тогда узнаем, - сказал Койлс, дым поднимался из него.

Понимая, но слишком уставший, чтобы плакать, Лайонс закрыл глаза, засыпая вместе с остальными в этом темнеющем туннеле.

* * *

В Буне МакКомбе осталось мало жизни после того, как он зашил Пять Волков в его собственный буйволовый плащ и положил у подножия погребального помоста на кладбище кроу. Было темно и ветрено, снежинки кружились в воздухе. Он произнес над своим старым другом те слова, что мог, и оставил его там, в объятиях его народа, его предков, оставил одного, чтобы его духовный проводник явился и увел его.

Он был слишком слаб, чтобы сделать больше.

Бредящий и терзаемый колющими болями, с легкими, полными игл, он бессмысленно бродил по кладбищу. В свете луны он видел семьи, зашитые в свои саваны, воинов и вождей, лежащих на накренившихся помостах, все теперь скелеты.

Он знал, что не увидит еще одного восхода.

Его кровь текла то горячая, то холодная, он наконец рухнул у подножия раскидистого, узловатого мертвого дуба, чьи ветви фосфоресцировали под взглядом луны. Это казалось подходящим местом. Он любил эти горы. Любил землю и небо, животных и народы. Здесь кровь мира текла горячее всего, и ветер дул сильнее всего, и здесь он сдастся холоду и мощи самой смерти.

Ранам, что разрезали его.

Яду в его крови.

Больше никаких встреч. Больше никакой охоты, ловли и выделки шкур. Больше никакого оленины и лосятины, жареных над костром. Больше никакого выслеживания и разведки, никакого тепла медной плоти молодой скво, извивающейся под ним. Больше ничего...

Слушай.

Слушай, старый, заблуждающийся глупец.

Ибо он идет.

Он слышал далекий гром копыт, когда призрачный буйвол наконец явился за ним, чтобы пронзить его рогами и унести его душу в следующий мир. МакКомб дрожал, земля содрогалась, он был напуган, но очарован. К этому все вело, это был венец жизни любого человека. Не уклоняйся от этого. Не съеживайся и не тоскуй от суеверного страха. Прими это. Познай это. Почувствуй это. Слейся с этим.

Слава́ этому, слава́ этому.

Призрачный буйвол явился. Он стоял в двадцати футах, сверхъестественное сияние исходило от него, наполняя кладбище эфирным светом, что двигался и танцевал. Призрачный буйвол был огромен, его большая, косматая голова возвышалась выше, чем стоит человек. Его белая шкура ощетинилась мышцами и сухожилиями. Пар вырывался из его фыркающих ноздрей большими туманными клубами. Его огромные горбы мяса и жира дрожали. Лунный свет сверкал на его блестящих желто-белых рогах.

Что скажешь, Белый Шип? Что поведаешь ты мне о временах моих на этом пути?

МакКомб спрашивал это своим быстро угасающим разумом, что наполнялся наполовину забытыми воспоминаниями детства, воспоминаниями об охотах, пьянках, женщинах, которых он любил, и друзьях, которых чтил. Его мозг в этот последний и окончательный момент духовной чистоты был набит бесполезными обрывками памяти, как чердак старой девы. И, как она, он не смел выбросить ни одну из этих драгоценных вещей.

- Давай же, Белый Шип, - проворчал он под нос, снежинки таяли на его изношенном, седом лице. - Я устал от боли и страданий этого мира.

Земля гудела под частым стуком раздвоенных копыт чудовища, что неслось на него во весь опор; огромный костяной череп его был низвергнут вперед, а рога, острые и жаждущие смерти, выставлены напоказ, готовые вонзиться в плоть. С последним земным ревом, полным боли и ярости, призрачный буйвол настиг его в миг судьбы; массивные шипы его вонзились в грудь, пронзили плоть насквозь - вышли из спины, алые, коптящие, как жертвенная дань смерти. Он был поднят, потрясен, как добыча, показан ярости и гневу убийства за все убийства, что он совершил. Показана агония плоти в ее смертных муках, все его существо - пронзительная мелодия наэлектризованных нервов. И наконец, насаженный, словно оливка на костяном шпике, он погрузился в реку собственной крови - и стал чист, как новорожденный.

Призрачный свет угас, растаяв в ночи, как дыхание на стекле. Остался лишь ветер - он стонал над кладбищем кроу, будто скорбел о том, что свершилось. А у изголодавшегося дуба, чьи корни давно пили смерть, прислонилось тело человека по имени Бун МакКомб. Холод неумолимо вымывал розовый цвет из его щек, словно стирал последние следы жизни, а снег нежно окутал его, бережно превращая плоть в воспоминание. И со временем даже имя его стало лишь шепотом в траве - там, где воцарилась тишина мертвых.

Перевод: Грициан Андреев

"Чумная дева"

Это было послеполуденное зрелище, мрачное и жестокое.

Налетчики, собравшиеся в дикую, воющую стаю - татары, монголы, туркмены, - казались порождением самого ада. Их глаза горели волчьим блеском, а голоса сливались в единый звериный вой. Старейшина Урианхай, корчась на земле, напоминал обезглавленную змею. Из его рта струилась пенистая смесь крови и желчи, пузырясь и свисая клочьями. Его влажные крики, прерывистые и хриплые, разрывали воздух. На него набросилась полудюжина тощих, одичавших псов, жадных до мяса и обезумевших от голода.

Йемура рассмеялся.

Для его измученных ушей звуки агонии неверных были сладкой музыкой. Как истинный сын монгольской степи, он жил ради битв, ради запаха крови и предсмертных стонов врагов. Ничто не могло сравниться с грохотом сотен копыт, с дикими военными кличами его воинов, со свистом стрел, рассекающих воздух, и звоном мечей, скрежещущих о доспехи. Крики побежденных, их жалкие мольбы о пощаде - все это было для него симфонией победы.