Джонатан Кэрролл - Стеклянный суп
Будь настоящий Хейден где-нибудь в другом месте, он бы возражал. Для него одеколон был все равно что личная роспись, один из способов сказать миру, кто ты такой. Вонять отвратительным одеколоном с сандаловым деревом — все равно что подписываться не той рукой.
А еще номер два был на пару дюймов ниже, чем надо, но Хейден не стал привлекать внимание Лени к этому несоответствию. Он продолжал рассматривать своего клона, который был вовсе не клоном, но походил на него так сильно, что любой изрядно помучился бы, пытаясь их различить. У настоящего Хейдена таких проблем не было. Мерзкие зубы, тошнотворный одеколон, не тот рост… Он отмечал все больше и больше деталей, которые рознили его с этим самозванцем, и это его бесило. Придуманная Лени версия его самого вовсе не была им.
Его разочарование достигло апогея, когда номер второй попросил чего-нибудь поесть — может быть, авокадо? Хейден терпеть не мог авокадо. Эти странные зеленые штуковины всегда напоминали ему безногих лягушек…
— Я терпеть не могу авокадо. Никогда бы его не попросил.
Не успел он это промолвить, как Лени посмотрела на него полным возмущения оскорбленным взглядом и немедленно заплакала. Почему? Что он такого сказал?
Она плакала, уткнувшись лицом в ладони. Клон Хейдена посмотрел на него и неодобрительно цыкнул.
— Что? Что я такого сказал?
— Облажался ты, братец. Посмотри, что ты наделал.
— Но я только сказал, что не люблю авокадо.
Лени подняла лицо от влажной чаши ладоней. В ее глазах сверкали слезы:
— Ублюдок. Ты же говорил, что любишь авокадо. Это был один из самых лучших дней, которые я помню. А теперь оказывается, что ты все врал. Спасибо тебе большое, Саймон. Ты и правда ублюдок.
— О чем, черт возьми, ты говоришь, Лени?
Она упорно молчала, и тогда заговорил второй Хейден.
— Разве ты забыл тот день, когда вы с ней ходили за покупками и ты украл у нее авокадо?
Пристыженный, Хейден уставился в землю и попытался отыскать в памяти что-нибудь, соответствующее этим словам. Ходили за покупками? Украл авокадо? Убедившись, что он на нее не смотрит, Лени исподтишка наблюдала за ним, чтобы не пропустить выражения узнавания на его лице. Он погрузился в самые глубинные пласты своей памяти, но в первый раз поднялся на поверхность ни с чем. Он зарылся еще глубже и натолкнулся на что-то расплывчатое и бесформенное — призрак воспоминания, сгусток эктоплазмы в лучшем случае. Лени наблюдала за тем, как он пытается вспомнить, но не может. Ее глаза снова наполнились слезами.
Один из самых жестоких уроков, которые преподносит нам жизнь (и смерть тоже): то, что важно для нас, вовсе не обязательно так же важно для окружающих, даже для самых близких нам людей. То, что любим или ненавидим мы, им безразлично. То, что правда для нас, не всегда истинно для них. Как мог Саймон забыть? Как мог исполненный такой прелести день выскользнуть из его памяти и уйти в забвение навеки?
Муж Лени на выходные уехал из города на какую-то конференцию. Встреча с Саймоном была назначена в кафе. Ему надо было купить кое-каких продуктов для дома, и они пошли за покупками на ближайший рынок. Впервые за неделю выглянуло солнце; небо было голубым, как комната новорожденного. Он покупал то и это, а она, довольная, ковыляла рядом. Ее забавляла мысль о том, что встречные, наверное, считают их супружеской парой: красивый мужчина и его калека-жена.
На одном прилавке она заметила пару толстых зеленых авокадо и, повинуясь какому-то веселому капризу, купила оба. Позже, придя домой, она обнаружила, что в сумке их нет, а на их месте лежит записка, гласящая, что если она хочет увидеть свои авокадо живыми, то должна прийти сегодня же в такой-то час по указанному адресу. Это был адрес Саймона.
Когда она пришла, на столе в его гостиной стояло большое блюдо скверного гуакамоле[24] в окружении картофельной соломки и других закусок, которые он, наверное, купил, пока они вместе ходили по рынку. Они выпили две бутылки бароло и ни разу даже не притронулись друг к другу. Она пробыла у него до вечера. Небо за окном приобретало все более глубокий пурпурный оттенок. Она еще никогда с ним не спала, но тот день решил для нее все. Сюрпризы были ей в новинку. Тот случай дал ей понять, как сильно она их любит.
Тем временем номеру второму достаточно было бросить пару-тройку фраз о том авокадовом дне, чтобы Хейден вспомнил.
— Ах, да, конечно, я помню тот день. — Теперь он улыбался. — Ты еще морковной палочкой поперхнулась.
Она встала.
— Ну ты и ублюдок. Сукин сын.
— Что? Почему ты так расстроилась, Лени? Ну что тут особенного?
Она снова постучала себя в грудь, причем так сильно, что каждый раз, когда она ударяла по ней кулаком, мужчины слышали глухой стук.
— Потому что это были мои воспоминания и моя жизнь. А теперь ты все испортил, и я ничего не могу с этим сделать, ты, ублюдок! Теперь это всегда будет тот день, когда я подавилась морковной палочкой, а ты терпеть не можешь авокадо. А не день, когда ты похитил их у меня и приготовил нам гуакамоле. Спасибо большое — ты полностью уничтожил целое воспоминание, а оно было одним из самых любимых… Ты плохо закончил то, что было между нами, Саймон. Но ты был авокадовым вором, и я всегда с улыбкой вспоминала о тебе, даже потом. Тот день, то воспоминание были важны. Ты был мил, заботлив, и нам так здорово было вместе. После того как наши отношения кончились, когда ты все испортил, уйдя без всякой причины, я все еще дорожила тем авокадовым днем, я хранила его вот здесь. Он был такой хороший, он один стоил почти всего остального.
Не сказала Лени лишь одного: именно то приключение стало потом одной из основных причин, по которой она клюнула на Джона Фланнери. В самую первую их встречу он внешне безобидными вопросами вызнал у нее, как ей нравится, когда мужчина удивляет, выбивает из колеи, сбивает с ног воображением и заботливостью. Стоило Фланнери это узнать, и все остальное было проще простого.
— Ладно, Лени, отлично. Теперь моя очередь: Петрас. А? Не поняла? Ну так я повторю: Петрас. — Хейден говорил вызывающим, раздраженным тоном.
Она замолчала и нахмурилась.
— О чем ты говоришь?
— Петрас Урбсис.
Несмотря на свою странность, имя показалось ей знакомым. Она повернулась к созданному ее воображением Хейдену и бросила на него вопросительный взгляд, точно он мог помочь. Тот поднял обе руки, словно говоря: «Я ничего не знаю. Не забудь, ты ведь сама меня придумала».
Такой оборот дела ей не понравился. Ей не понравилось, как повернул это дело Саймон. Похоже, он собирается сбежать от ответственности. Ладно, еще секунд тридцать она ему подыграет, а потом вернется к авокадо.
