Клайв Баркер - Имаджика: Пятый Доминион
В другом свертке находился куда более невинный предмет: что-то вроде обломка скульптуры размером с ее кулак. На одной грани было грубо вырезано нечто напоминающее то ли плачущий глаз, те ли сосок, из которого течет молоко, то ли почку, на которой выступила капелька сока. Другие грани обнажали структуру камня, из которого была сделана скульптура. Цвет его был молочно-голубым, но его пронизывали тонкие жилки черного и красного. Держа камень в руке, она ощутила приятное чувство и положила его на место с большой неохотой. Содержимое третьего свертка оказалось очаровательной находкой: полдюжины шариков размером с горошину, украшенных миниатюрнейшей резьбой. Ей случалось видеть восточные редкости из слоновой кости, обработанные с таким тщанием, но только под музейным стеклом. Она взяла один шарик и поднесла его к окну, чтобы изучить повнимательнее. Художник так украсил шарик резьбой, чтобы создавалось впечатление, будто это осенняя паутинка, смотавшаяся в клубок. Любопытное и странным образом притягательное зрелище. Вертя шарик в пальцах так и сяк, она почувствовала, как ее внимание концентрируется на утонченном переплетении нитей, словно где-то в шарике скрывается кончик, ухватившись за который она сможет распутать его и обнаружить внутри какую-то тайну. Ей пришлось собрать все свои силы, чтобы отвести взгляд в сторону, и она была уверена, что, не сделай она этого, воля шарика пересилила бы ее собственную волю, и ей пришлось бы рассматривать его мельчайшие детали до тех пор, пока сознание не оставило бы ее.
Она вернулась к письменному столу и положила шарик среди его собратьев. Пристальное разглядывание шарика оказало странное воздействие на ее вестибулярный аппарат. Когда она стала рыться в вещах, разбросанных на письменном столе, голова у нее слегка закружилась и очертания предметов утратили резкость. Однако, несмотря на то что сознание ее затуманилось, ее руки знали, что им нужно. Одна из них взяла осколок голубого камня, а другая вновь протянулась к выпущенному было шарику. Два сувенира: а почему бы и нет? Кусок камня и бусина. Кто посмеет обвинить ее в том, что она лишила Эстабрука столь незначительных вещей после того, как он пытался ее убить? Она положила оба предмета в карман без дальнейших колебаний и стала заворачивать книгу и оставшиеся шарики, чтобы положить все это обратно в сейф. Потом она взяла кусок ткани, в которую был завернут осколок, положила и его в карман, взяла драгоценности и направилась к парадной двери, по пути гася свет во всех комнатах. У двери она вспомнила, что оставила открытым окно на кухне, и отправилась назад, чтобы закрыть его. У нее не было ни малейшего желания, чтобы дом ограбили после того, как она уйдет. Лишь один вор имел право на вход сюда, и этим вором была она.
3
Она была чрезвычайно довольна утренней операцией и за вторым завтраком, отличавшимся спартанской скудостью, решила побаловать себя стаканчиком вина. Потом она принялась распаковывать добычу. Выкладывая на кровать вызволенную из плена одежду, она подумала о книге сексуальных фантазий неведомого автора. Теперь ей стало жаль, что она не взяла ее. Книга могла бы стать идеальным подарком для Миляги, который, без сомнения, воображал, что испытал на собственном опыте все известные человеку излишества. Впрочем, нестрашно. Она уж найдет способ описать ему ее содержание в один из этих дней и поразить его своей памятливостью в том, что касается порока.
Звонок Клема прервал ее работу. Он говорил так тихо, что ей приходилось напрягать слух, чтобы разобрать его слова.
Новости были не слишком веселыми. Два дня назад на Тэйлора навалился новый внезапный приступ пневмонии, и теперь он был у порога смерти. Однако же он отказался лечь в больницу. Он сказал, что его последнее желание — умереть там, где он жил.
— Он беспрестанно требует Милягу, — объяснил Клем. — Я пытался дозвониться до него, но телефон не отвечает. Ты не знаешь, он куда-нибудь уехал?
— Не знаю, — сказала она. — В последний раз я видела его на Рождество.
— Не могла бы ты попытаться найти его для меня? Или скорее для Тэйлора. Может быть, съездишь в студию и попробуешь выкурить его оттуда, если он там, конечно? Я бы и сам поехал, но боюсь выйти из дома. У меня такое чувство, что стоит мне шагнуть за порог… — Он запнулся, борясь со слезами. — Я хочу быть здесь на тот случай, если что-то произойдет.
— Конечно, оставайся. И конечно, я поеду. Прямо сейчас.
— Спасибо. По-моему, времени осталось очень мало.
Перед тем как выйти из дома, она попыталась дозвониться до Миляги, но, как Клем и предупреждал, никто не снял трубку. После двух попыток она сдалась, надела куртку и вышла из дома. Сунув руку в карман за ключами от машины, она поняла, что камень и шарик по-прежнему там. Охваченная каким-то суеверным чувством, она заколебалась и подумала, не стоит ли ей вернуться и оставить их дома. Но время было дорого. Да и кто их увидит у нее в кармане? А даже если и увидят, кому какое дело? Когда смерть стоит у дверей, кто станет беспокоиться о каких-то похищенных безделушках?
В ту ночь, когда она оставила Милягу в мастерской, она обнаружила, что его можно увидеть в окне, если перейти на противоположную сторону улицы. Так что, когда он не ответил на звонок, она отправилась на свой шпионский пост. Комната, похоже, была пуста, но лишенная абажура лампочка ярко горела. Она подождала минуту-другую, и Миляга, голый до пояса и грязный, наконец-то появился в поле ее зрения. У нее были сильные легкие, и, набрав побольше воздуха, она громко выкрикнула его имя. Поначалу казалось, что он ничего не услышал. Но она предприняла вторую попытку, и, подойдя к окну, он бросил на нее взгляд.
— Впусти меня! — завопила она. — Это срочно!
Миляга отошел от окна, и его движения показались ей вялыми и безразличными. То же нежелание можно было прочесть и на его лице, когда он открыл дверь. Как бы плохо ни выглядел он на вечеринке, сейчас вид его значительно ухудшился.
— В чем дело? — спросил он.
— Тэйлору очень плохо, и Клем говорит, что он постоянно спрашивает о тебе. — На лице у Миляги появилось удивленное выражение, словно ему стоило большого труда вспомнить, кто такие Тэйлор и Клем. — Тебе надо вымыться и одеться, — сказала она. — Фурия, ты что, не слышишь меня?
Она всегда называла его Фурия, когда сердилась на него, и, похоже, это имя оказало свое магическое действие. Она предполагала, что начнутся возражения, связанные с его извечной неприязнью ко всему тому, что связано с болезнями, но ничего подобного не произошло. Он выглядел слишком усталым и опустошенным, чтобы спорить. Взгляд его постоянно метался из стороны в сторону, словно в поисках куда-то исчезнувшего места, на котором он мог бы наконец обрести покой. Она последовала за ним наверх в мастерскую.
