Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна
Я чувствовал себя оголенным нервом, но снова притянул труп на колени. Ужасно было засунуть руки в чан с остывающими звериными кишками, сознавая, что мои внутренности такие же, но еще кошмарнее — держать мертвого человека и понимать, что над ним надругались для того, чтобы создать меня. Человеческая жизнь священна. Теперь я признавал это, хоть и не обладал ею, да и не мог постичь ее тайну.
Вскоре вернулся расхититель могил, правда, без лошади и без телеги.
— Колесо застряло в канаве, а кобыла дрожит за надгробием: видать, ваши стихи пришлись ей не по нутру. — Он поднял брови, видя, как по-свойски я обхожусь со своей новой знакомой.
— Идите к нам, сэр, — позвал я, не желая уходить. Чем дольше я здесь останусь, тем больше расстояние между мною и Лили. — Присядьте и расскажите свою историю, ведь вы пришли сюда этой ночью неспроста.
— Бьюсь об заклад, ваша история позанятнее. — Он сел, но поодаль.
— Свою-то я и сам знаю. Для начала, как вас зовут?
— Альберт Кэмерон. Для друзей — просто Кэм. А всякий, кто роет за меня могилы, — мой друг. — Он достал из кармана флягу и вежливо предложил сперва мне.
— Я не пью, — сказал я, вспомнив редкий вечер в кабинете Уинтерборна.
— Совсем? — Он разинул рот. — С такой-то рожей? — Он глотнул и тут же посерел, как туман, наверное, сообразив, насколько обидно прозвучали эти слова, и опасаясь, что нрав у меня под стать физиономии.
— Раз пробовал…
Он настойчиво упрашивал рассказать, пытаясь загладить свою вину, и мне пришлось уступить. Подтянув труп поближе, я засунул его голову себе под подбородок. Еще недавно в глазах у меня темнело от ужаса, но теперь уже было ничуть не страшно.
— Это случилось лет пять назад, — начал я. — Я был в Испании, в двадцати милях к северу от Барселоны. Целые сутки лил дождь. К вечеру я промок до нитки: плащ хоть выжимай — и воды хватило бы, чтобы помыться. Я набрел на возделанное поле и странную группу зданий, выше располагалась другая. Я вошел в большой дом у подножия холма. В нос ударил запах дрожжей, затем уксуса: плодовый, кислый и гнилостный. На лице выступил пот, он притягивал крохотных, больно кусавшихся букашек. Блуждая в темноте, я налетел на огромную деревянную стену и испугался: она была теплая, словно живая. Это оказалась одна из множества бродильных бочек.
— И что в ней?
— Вино.
— Не мой напиток, но на вкус и цвет товарища нет… Так, значит, со всех сторон бочки. Ну и как, вы не сплоховали?
— Я выдержал бой с честью, но в конце противник взял верх.
Труп выскользнул и чуть не скатился обратно в могилу, разматывая саван. Согнув локоть, я зажал им шею покойницы, второй рукой обнял за бедра и уложил на землю подле себя.
Кэм потребовал продолжения.
— Я начал пить и вскоре раскраснелся от вина, хоть и поеживался от сырости. Я разжег костер из пустых бочонков. Я не пьян, сказал я себе, иначе бы не додумался развести огонь на каменном, а не на деревянном полу.
Он кивнул:
— По трезвости все башковиты.
— Я разделся, разложил одежду, чтобы просохла, откупорил еще одну бутылку и заснул. Разбудил меня крик. Я попробовал поднять голову, но она словно разбухла и стала в три раза больше, чем была. С превеликим трудом удалось открыть глаза. Я посмотрел вниз и увидел две гигантские босые ступни. Я испугался, но потом узнал собственные ноги. Затем перевел взгляд вверх. Передо мной выстроились в ряд монахини. Они шли к мессе и учуяли запах дыма.
Кэм одобрительно хлопнул себя по колену:
— Такое зрелище хоть кого наставит на путь истинный.
— Когда я попробовал прикрыться, пол закачался, словно волны во время шторма. «Не шевелитесь, — сказала одна монашка, — а не то придется рвоту за вами убирать. И не скрючивайтесь так. Можно подумать, мы такого не видали…» «Такого большого, Мария Томас?» — переспросила монахиня постарше…
Тут я умолк. Кэм нетерпеливо ткнул меня:
— И что потом?
— Потом сестра Мария Томас привела меня в чувство, велела идти и больше не пить. — Я вымученно улыбнулся.
На этом я прервал свою историю. Губы Кэма безмолвно зашевелились, словно он уже придумывал концовку посмешнее для будущего пересказа. Наконец мы оба встали, труп по-прежнему лежал на земле между нами. Я поднял его и закинул на плечо.
— Лучше вам поискать свою бабенку, — сказал он. — Поздновато уже.
— Хорошо бы уговорить ее остаться в церкви. Пусть помучает первых утренних богомольцев.
— Хотите от нее избавиться?
— Она не моя, и я не вправе ни бросить ее, ни взять с собой.
— Чего не скажешь об этой. — Кэм весело хлопнул покойницу по заду.
Он привел меня к лошади. Уложив тело на телегу, я бросил плащ рядом и вытащил колесо из канавы.
Наверное, все это время Лили была поблизости: она выскочила из тумана.
— Вы не можете меня бросить, Виктор, — взмолилась она, как ребенок, дергая меня за рукав.
Я молча залез на телегу и помог Лили устроиться рядом. Кэм кивнул с довольным видом.
Дорога была долгой и тряской: Кэм спереди, я с Лили и трупом — сзади. Немного спустя Лили склонила ко мне голову и, потупив взор, прошептала:
— После ваших слов там, на кладбище… Я всегда верила, что вы — Лоскутный Человек, но, видя, как вы держите труп, и зная, что вы — одно…
В ее голосе появилась нотка, которой я не слышал прежде и не смог распознать: что-то нежное и вместе с тем тревожное. Наверное, на кладбище Лили открылось не только мое прошлое, но и ее ближайшее будущее.
Вспомнив дневник отца, я сказал:
— В жизни гораздо больше сказок и крови, нежели в книгах.
Она нашла мою руку и нащупала шрамы там, где кисть соединялась с предплечьем.
— На кладбище вы пытались меня испугать, верно? Чтобы мне расхотелось остаться? — Я стряхнул ее с себя.
— Я не боюсь, Виктор, ни того, кто вы сейчас, ни того, чем вы были раньше.
Словно в доказательство своих слов, она положила голову на закутанное мертвое тело, будто на подушку, и уснула.
11 декабря
Кэм оставил нас на окраине Малвернесса, чтобы незаметно пробраться в город со своим незаконным грузом. Как раз светало. Когда я нашел рыночную площадь, уже наступило утро. Площадь переполняли коробейники, крестьяне, домохозяйки и слуги, которые сговаривались о ценах на пуговицы и кружева, яйца и масло, репу и свеклу. Сгорбившись, я наблюдал за толпой и раздумывал: выпросить или же украсть что-нибудь для Лили? Она, конечно, не станет есть, но пусть уж лучше пища пропадет: главное, чтобы она была, если вдруг Лили попросит.
Она сорвала капюшон с моей головы и обнажила мое лицо.
