Оксана Ветловская - Имперский маг
Штернберг отчётливо ощутил, как за дверью раздражение сменилось острым любопытством. Он знал, существует категория жриц любви, которые сами выбирают себе клиентов. Эта, похоже, была как раз из таких.
— Перед твоей неземной красотой не устоит никто, — продолжал расточать благоглупости Валленштайн. — Только ты достойна быть первой женщиной одного из величайших людей рейха. Мирель, нация тебя не забудет…
— А твой друг-то что, язык проглотил? — поинтересовались из-за двери. — Или уже настолько пьян, что мама-папа выговорить не может?
— Он не пьян, он стесняется, — объяснил Валленштайн, исподтишка ткнув Штернберга под рёбра. — Бог мой, у него есть на то повод.
— Да я уж вижу. — Дверь распахнулась, и стоявшая за ней женщина успела разглядеть самое главное, прежде чем Штернберг потупился и отвернул лицо.
— Мирель, красавица, цветок мой весенний, да ты только не пугайся, он вовсе не так страшен, каким кажется на первый взгляд… — Валленштайн прикусил язык, получив от Штернберга чугунный подзатыльник.
— Хам, — сказала женщина. — Я б на месте твоего начальника давно тебя уволила. Иди проспись, пьяная свинья.
Штернберг тем временем уже повернулся, чтобы уйти, но женщина вдруг взяла его за руку.
— Иди, иди отсюда, — добавила она для Валленштайна. Тот весело подмигнул Штернбергу и пошёл прочь, передвигаясь замысловатыми зигзагами от стены к стене.
— Осторожнее там, с лестницы не свались, — сказал ему в спину Штернберг.
— А ничего ему не сделается, — проворчала женщина, запирая тяжёлую дверь.
Штернберг лучше кого бы то ни было на свете знал, как всё это неисчислимое количество раз случалось с другими, в его бездонной памяти хранились тысячи подслушанных вариаций одного старого как мир сценария, но теперь, когда он сам оказался в главной роли, а не в привычном качестве безбилетника на галёрке, он почувствовал себя до жути неуютно, никчёмно, отвратительно, и больше всего, пожалуй, ему хотелось трусливо смыться куда-нибудь подальше из этой большой сумрачной комнаты с бархатными драпировками и кроватью-аэродромом. Не зная, что с собой делать, он сел в ближайшее кресло. Отступать было позорно, делать какие-то поползновения — глупо и противно. Всё равно что бездарно играть для миллионного дубля в бесконечной мутной кинокартине. Он загнанно покосился на стоявшую посреди комнаты женщину. Невысокая, тонкая и темноволосая, она походила на француженку. Красивая женщина, даже очень. По внешности и не скажешь, каким промыслом она зарабатывает на жизнь. Зато по ауре всё видно. И сознание проглядывается насквозь, и в нём, как в давно не чищенном аквариуме, плавают далеко не самые аппетитные вещи, какие-то мелкие житейские мечты, всплывшие кверху брюхом, какие-то разлагающиеся разочарования и осадок частых грязных скандалов. Слабое и потому совсем прозрачное сознание этой женщины отчего-то напомнило Штернбергу те незабываемые в своей чудовищности живые анатомические пособия с прозрачными вставками, что он видел в Равенсбрюке. И вожделения к ней он испытывал ничуть не больше, чем к тем несчастным.
— Значит, вы и есть тот самый эсэсовский маг, — сказала женщина, подходя поближе на своих высоких каблуках. — Боже, как вы, оказывается, молоды.
Его угрюмое молчание и полнейшая безынициативность, громоздкая согбенная фигура и бессильно опущенные большие руки с угрожающе посверкивающими перстнями — он чувствовал — производят впечатление угнетающее и жутковатое, но в то же время его досадное уродство — при многих достоинствах — бьёт на жалость, и потому эта женщина не прочь приласкать его, хмурого девственника, очень, видать, стесняющегося своего недостатка.
Когда она подошла совсем близко, он в замешательстве опустил голову, настороженно прислушиваясь к её терпкому любопытству и к её размышлениям о том, с чего лучше начать и следует ли расценивать его пассивное ожидание как пьяное безразличие или всё-таки как юношескую робость. Он ощутил мягкие щекочущие прикосновения, скользящие по волосам. Это было непривычно и неожиданно приятно.
— Какая у вас роскошная грива, — искренне восхитилась женщина, запуская руки в его густейшую шевелюру, с наслаждением перебирая длинные тёплые пряди. — Будто шёлк. И удивительный цвет. Чистое золото.
— Тонкие холодные пальцы гладили, ерошили и теребили, и, когда они добрались до затылка, Штернберг вздрогнул от лёгкого озноба, пробежавшего по спине. Женщина улыбнулась, видя, как вспыхнуло алым его полуприкрытое светлыми волосами оттопыренное ухо. Похоже, будет и впрямь забавно, подумала она, и эта её мысль сразу вернула Штернберга в прежнее состояние унылого недоверия. Он отстранился. Женщина опустилась перед ним на колени, и теперь уже глупо было избегать её чуть насмешливого и чрезвычайно любопытного взгляда. Она была хрупкая, как подросток, её ладони, лежавшие на его угловатых обтянутых чёрной шерстяной тканью коленях, казались совсем маленькими.
— Значит, маг, — повторила она, поглаживая его вялые безучастные руки. — Ваш друг тоже называет себя магом, но в нём нет ничего необычного. Вот разве что он прямо сквозь конверты читает те письма, содержание которых ему знать не полагается. А что можете вы?
— Всё, — тихо сказал Штернберг.
— Что — совсем-совсем всё? — игриво переспросила женщина.
— Почти.
— Например?
Штернберг не ответил. Ему было скучно и тошно.
— А будущее вы можете читать?
— Немного.
— Как, по ладони?
— Да вот хотя бы по ладони. Это называется хиромантия. Только там всё очень приблизительно. И к тому же лишь один из вариантов.
— Каких вариантов?
— Которые выбирают…
Женщина поднесла к его лицу узкие белые ладони.
— И что вы здесь видите? — спросила она, но он не успел рассмотреть линий, потому что её руки уже скользили по его щекам, по подбородку. Её не слишком занимало собственное будущее. Ей просто очень пришлась по душе свежесть и гладкость необыкновенно молодого лица этого странного клиента. Она сняла с него очки и пригладила на правую сторону его длинную чёлку, так, чтобы скрыть раздражающее уродство, и была поражена результатом.
— Боже, да вы, оказывается, красавчик.
Перед ней сидел словно другой человек, и только пунцовые следы от очков по бокам переносицы напоминали о том, что этот лик северного божества ещё несколько секунд назад был маской из грубого фарса.
— За что же вас так? — тихо спросила женщина.
Пронзительно-голубой глаз меланхолично глядел в неё, сквозь неё, в какую-то неведомую даль, а уголки большого твёрдого рта были печально опущены. Впервые ей совершенно искренне захотелось поцеловать своего клиента — мучительно захотелось. Она подалась вперёд, но он отклонил лицо и придержал её за плечи, впрочем, довольно неуверенно. Тяжесть его больших горячих ладоней (столь элегантный покрой которых ей ещё ни у кого не приходилось видеть) напомнила ей что-то ни разу не пережитое, но, тем не менее, полузнакомое, что-то из иной, лучшей жизни, чей призрак следует по пятам за многими — теми, кто хоть самую малость умеет мечтать. Женщина, склонив голову набок, нежно потёрлась губами о его руку. От его золотистой кожи пахло летним днём, полынным ветром, солнцем. Женщина торжествующе улыбнулась: она редко ошибалась в своём выборе, а сегодняшний оказался как никогда удачен.
