Джеймс Херберт - Копье
Они поднялись по лестнице на следующий этаж, пошли по коридору и наконец вошли в одну из комнат, которая выглядела более привлекательно, чем та, которую он только что покинул. Общее убранство ничем не выделялось, но там был камин, в котором поблескивали языки пламени, излучая тепло.
С правой стороны от камина стояла большая кушетка, а маленькая лампа создавала общую интимную атмосферу. Почти половину комнаты занимала покрытая пологом огромная кровать, поддерживаемая четырьмя деревянными опорами, общий вид которой сразу напомнил Стедмену о том, как он устал. Это уже был второй день, в течение которого напряжение не спадало ни на минуту.
Повернувшись к великану, он спросил, не скрывая выражения горечи:
– Почему, Поуп? Почему, человек подобный вам, мог связаться со всем этим?
Толстяк рассмеялся, глубоко и надрывно, затем некоторое время молчал, ожидая, пока его помощники покинут комнату, а когда они со Стедменом остались вдвоем, сказал:
– Я всегда был связан с этим, Гарри. Британская секретная служба была не на высоте перед последней войной, а после нее... она превратилась в сплошной притон мясников, кровожадных мясников.
Поуп пересек комнату и, подойдя к камину, уставился на огонь, опершись одной рукой о каминную полку.
– Ведь ты сам служил в военной разведке, – продолжил он. Пламя в камине отбрасывало красноватый отблеск на его лицо. – Поэтому ты должен осознавать ту общую некомпетентность, которая процветает в наших спецслужбах.
Стедмен кивнул в ответ на это, скорее бессознательно, припоминая то впечатление, которое в свое время производил на него идиотизм многих его начальников. И это была еще одна из причин, почему его так привлекала израильская разведка. Она была гораздо лучше организована и укомплектована лучшими кадрами, что делало ее одной из лучших разведок в мире. Ни о каком сравнении с английской здесь не могло быть и речи, но определенное чувство гордости заставило его не согласиться до конца с заявлением Поупа.
– Но времена меняются, изменилась и разведка, – заметил Стедмен. – И влияние «старой школы» уже не так велико.
– Ха! – воскликнул Поуп, поворачиваясь к нему лицом. – Я сам являюсь частью этой самой «старой школы», дорогой приятель. И я лучше других знаю, как трудно проходят, а вернее вообще не проходят реформы в нашей службе. После всех крупных уроков, полученных после предательства таких людей, как Ким Филби и Лонсдейл, репутация нашей службы упала так низко, что не могло быть и речи о сотрудничестве на равных с ЦРУ, поскольку там очень многие люди, стоящие близко к руководству, стали высказывать сомнения о нашей способности поддерживать определенный статус Государства. И ведь все это только наши официально известные провалы. Ты будешь поражен, если узнаешь всю глубину трагедии, которая скрывается под сукном, якобы в целях охраны национальных интересов. Как после этого можно упрекать американцев за отказ сотрудничать с нами?
Стедмен присел на кушетку, собираясь что-то ответить толстяку, но прежде, чем он смог заговорить, Поуп продолжил свою тираду по поводу критик им собственной организации.
– И когда наконец в этой стране произойдут перемены, я буду устанавливать свой порядок в своем собственном департаменте! Никаких поблажек в отношениях с союзниками, никаких иностранных траулеров в наших водах больше не будет! Семейные отношения и связи при назначении на службу перестанут приниматься в расчет. Все слабовольные вундеркинды и женоподобные мальчики будут выставлены за порог, а наши «серые» люди будут выдвинуты на посты, по праву соответствующие их способностям.
– Вы такой же сумасшедший, как и Гант, – спокойно заметил Стедмен.
– Сумасшедший? Разве все, что я сказал, похоже на проповедь безумца? Неужели все это похоже на бред?
Стедмен оставил этот очередной выпад без ответа. Вместо этого он заметил:
– Но то, о чем вы только что говорили, смахивает на революцию, а это вряд ли возможно в Англии.
– То, о чем мы говорим, сам предмет нашего спора, есть нечто иное, как контрреволюция. Революция как таковая уже идет. Мы же намереваемся противостоять ей.
– А что может сохранить ваши движущие силы от разложения?
– Только наша идея, Гарри. Разве ты не видишь, что мы являем собой в некотором роде религиозный Орден? Эти тринадцать человек, которые будут в конечном счете управлять этой страной – отнюдь не ординарные люди. Мы будем использовать разложение, окружающее нас, чтобы столкнуть внешние силы друг с другом, бороться с огнем с помощью огня...
– И при этом намереваетесь уцелеть?
– Наш духовный лидер уверен в этом.
– Гиммлер? Человек, который умер более тридцати лет назад? Но как вы можете рассчитывать на помощь трупа, Поуп?
Толстяк слабо улыбнулся.
– Тебе пора отдохнуть, впереди у тебя весьма нелегкая ночь.
Он подошел к большому дубовому столу на противоположном конце комнаты, где на подносе стояла бутылка, наполненная чем-то темным, и единственный стакан. От стола он вернулся с подносом и поставил его на колени детективу.
– Это бренди, – пояснил он. – Я думаю, что он тебе не повредит.
Поуп выпрямился, слегка покряхтывая от усилий, и добавил:
– Самые лучшие пожелания от мистера Ганта. Кстати, может быть ты хочешь есть, Гарри? Я уверен, что ты должен умирать от голода.
Стедмен покачал головой. Пустоту, которая образовалась внутри него, нельзя было заполнить пищей. Возможно, что скорее мог бы помочь бренди.
– Тогда я оставлю тебя отдыхать.
Когда Поуп шел к дверям, в какой-то момент у детектива мелькнула мысль, попытаться напасть на него, ударив бутылкой по голове.
– Я бы не советовал тебе делать необдуманных поступков. Тебе не удастся убежать отсюда, разве ты еще не понял? Ты должен будешь выполнить все, что от тебя требуется, так почему бы тебе не расслабиться и провести свои последние часы с относительным удовольствием?
И прежде чем совсем скрыться за дверью, он бросил в сторону Стедмена многозначительный взгляд.
– Спасибо тебе, Гарри, спасибо за твое сотрудничество, – проговорил он, и коротко рассмеявшись с глубоким гортанным звуком, вышел из комнаты.
Стедмен некоторое время смотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом взял в руки бутылку. Открыв ее, он налил темно-коричневую жидкость в стакан, и прежде, чем поднести его к губам, подумал, не могло ли быть отравлено содержимое? Но с какой целью? Он был в комнате под многочисленной охраной, которая действительно не оставляла шансов на побег. Может быть, он нужен им в виде трупа для каких-то ночных представлений? Но и в этом у него были большие сомнения. Он сделал небольшой глоток из стакана, но задержал обжигающую жидкость во рту. Он не торопился проглотить ее, несмотря на то, что понимал определенную пользу бренди в его состоянии. Была ли у него игра воображения, или содержимое бутылки было не того качества, как обычно? Он не мог сказать этого определенно, но действие этой жидкости на вкусовые окончания были какими-то странными.
