Мария Барышева - Мясник
— Костя! — она включила свет и рухнула на колени рядом с неподвижно лежащим телом. Первое, что бросилось ей в глаза, это темно-красное пятно слипшихся от крови волос на светлом затылке, и ужас накрыли боль и гнев. Быстро обмахнув взглядом комнату и никого не увидев, Наташа, не выпуская нож, потянулась и дотронулась ладонью до шеи Лешко. Вопреки ее ожиданиям тело под пальцами оказалось не холодным, а по-здоровому теплым, в следующее мгновение под ними дернулась артерия, привычно прогоняя кровь, еще раз и еще, и Наташа, вздохнув, бросила нож и, потянув Костю за клетчатый рукав рубашки, осторожно перевернула его на спину.
— Костя, — снова шепнула она и хотела было вскочить, чтобы бежать за врачом, но тут бледные губы Лешко вздрогнули, со свистом втягивая воздух, и он приоткрыл один глаз с порозовевшим белком. Глаз уставился на потолок, моргнул, повернулся, увидел Наташу и в нем появилась осмысленность. Костя открыл второй глаз и, сморщившись, хрипло спросил:
— Где он?
— Здесь никого нет. Полежи тихо, сейчас я приведу врача…
— К матери врача! Жив — и ладно, башка крепкая — привыкла! Точно никого нет?!
— Только я.
— Вот гад! — он облизнул губы и шевельнул руками, силясь подняться. — Картины, Наташка, проверь картины! Я их перенес в маленькую комнату… прямо в одеяле. Проверь картины!
Пока Костя не заговорил о картинах, она о них и не вспоминала, но теперь вскочила и кинулась в комнату. На пороге Наташа остановилась, потрясенная, почти не слыша, как позади нее Костя скребет руками по полу.
Комната выглядела так, словно в ней побывали по меньшей мере три сыскных бригады. Дверцы шкафа распахнуты и все его содержимое вывалено на пол, ее сумка выпотрошена, ветхое креслице и стул распороты, из пола выдрана доска, со стены свисают розовые клочья обоев. Возле стула валялось бело-зеленое одеяло, в которое Наташа совсем недавно завернула картины, но теперь от картин не осталось и следа. Наташа вернулась в большую комнату и только теперь заметила в ней тот же ураганный кавардак, что и в маленькой — постель перевернута, вещи валяются на полу. Осененная внезапной догадкой, она кинулась к одной из подушек, в наволочке которой прятала привезенные из дома письма Анны Неволиной и напутственную записку Андрея Неволина — в последнее время она почти каждый день перечитывала их перед сном. Наташа ощупала подушку, потом вытряхнула ее из наволочки, а саму наволочку вывернула наизнанку, затем скомкала и отшвырнула в сторону. То же самое она проделала и с другой подушкой, потом отпихнула ее ногой и привалилась к ножке кровати, бессильно глядя на Костю.
Картины и письма исчезли.
* * *Неожиданная беда нередко не только встряхивает, но и отрезвляет, словно ведро ледяной воды, выплеснутое на спящего; она прокатывается по человеку, с мудрой безжалостностью сдергивая с него все покрывала отрешенности и заблуждений, которые он до сих пор считал своей неотделимой частью. Через несколько дней после несчастья Наташе казалось, что сейчас она чувствует себя совершенно иначе, как когда-то на бульваре, когда они со Славой пили пиво и смотрели, как гибкие подростки отплясывают латиноамериканский танец. Все происходившее до того момента, как она обнаружила лежащего без сознания Костю и разгром в доме, казалось каким-то наваждением — и безумная работа, и жрецы, и собственные мысли, и поступки, словно это происходило во сне, где все лишено логики. Все словно постепенно возвращалось назад, как возвращается утром солнце, бесследно исчезнувшее под вечер. И хотя жажда работы осталась, теперь Наташе снова удалось зажать ее в кулаке. Это было больно — очень, но получалось терпеть. Плохо было только одно — утро всегда неотвратимо перетекает в вечер, и Наташа не знала, сколько на этот раз продлится затишье, зависит ли это исключительно от нее или от того, что, может быть, осталось в ней после Дороги.
Все эти несколько дней она провела в доме Лешко, перевезя туда все свои вещи и отказавшись, наконец, от аренды прежнего дома. Наташа сделала это не только по собственной инициативе, но и последовав уговорам Кости, который уже на следующий день спокойно раскатывал в своем кресле, бренчал на гитаре и помогал Наташе устраиваться на новом месте, полностью оправдав заявление о крепости собственной головы. Ударившего его человека Костя не видел. Он рассказал, что находился в большой комнате, когда вдруг услышал, как в замке входной двери осторожно поворачивается ключ, а в следующее мгновение в коридоре, а затем и в кухне погас свет. Прихватив в качестве оружия увесистую вазу с подоконника, он подъехал к дверному проему, и едва его кресло пересекло порог, кто-то, стоявший сбоку, схватил его за плечо и дернул вперед, одновременно ударив чем-то тяжелым по голове. Следующим, что он увидел, было уже склонившееся над ним лицо Наташи.
— Сейчас я уже не уверен, что это был именно мужик, — заметил Костя во время рассказа, — но вот когда очнулся — первой мыслью было, что это был «он». Ну, понятно, вначале-то на бабу не подумаешь.
Наташа кивнула, вспоминая большую и крепкую Людмилу Ковальчук. Впрочем, для проделанного с Костей большой силы и не требовалось — сделать это могла бы и Ольга Измайлова, и Шестаков, и даже Сметанчик. Равно как и просто некий индивидуум. Но узнать, кто украл картины, пока не представлялось возможным. Нина Федоровна отпадала сразу, Измайловы, а также двое «неофитов» — одессит Сергей Долгушин и киевлянин Алексей Тарасенко божились, что ничего не знают и обвиняли всех прочих — даже после того, как Наташа пригрозила им вернуть все на свои места, даже сделать еще хуже. Это привело лишь к тому, что все четверо до смерти перепугались. Никто из них не был в тот вечер у ее дома, никто ничего не видел, никто ничего не знал. Что же касается Сметанчика и Шестакова, то они уже уехали — одна в Волгоград, другой в Волжанск, и говорить с ними по телефону Наташа сочла делом бессмысленным. Ей нужно было видеть их во время разговора. Также не звонила она и Ковальчук, решив уже встретиться с ней непосредственно по возвращении в город. Если вся эта затея — дело ее рук, то значит Ковальчук поверила в Наташины способности, а Наташе будет чем ее припугнуть — ведь портрета Борьки не было среди похищенных картин — он покоился где-то в Красноярске. Наташа была уверена в успехе, поскольку, еще раз подробно поговорив с Костей о своем откровении, выяснила очень важную деталь — единственное, о чем она не сказала, — это куда были отвезены все картины — Косте удалось выгнать «жрецов» прежде, чем Наташа дошла до этого момента. Так что частично перевес пока был на ее стороне.
