Призраки дома Эшберн - Коутс Дарси
Конечно, не сделал. Теперь дом поглотил его. Проглотил целиком, засосал в свое чрево, где сможет переварить его и в конце выплюнуть его кости.
Эдриенн попыталась выбросить эту мысль из головы и избавиться от образа серого полосатого кота, слепо блуждающего в темноте всю оставшуюся жизнь, но не смогла.
Это моя вина. Он сбежал из гостиной, потому что я не закрыла дверь. Он оказался в подвале, потому что я не успела его остановить. Если Вольф пострадает, это будет на моей совести.
Эдриенн наклонилась ближе ко входу в подвал и направила свой фонарь внутрь. Самая глубокая часть дома, где царили темнота, тишина и одиночество, которые так страстно любила покойная владелица дома, казалось, отражала свет.
Девушка присела на корточки и вытерла рот рукой. Нет, это не моя вина. Не совсем. Я закрыла дверь в подвал. Помню, как она тихонько щелкнула, когда закрылась задвижка. Эдит вновь открыла ее. Эдит заманила Вольфа внутрь.
– Верни мне моего кота, – она повернулась к зеркалу, оскалив зубы и сморщив лицо, готовая к столкновению с духом. Но Эдит уже исчезла. Зеркало отразило коридор – длинный, загроможденный и полный воспоминаний, но в нем не было никакой женщины в черном.
– Верни мне моего кота!
Слова эхом разнеслись по пустым комнатам Эшберна, так и не получив ответа. Эдриенн прижала руку к груди – туда, где разрывалось ее сердце. Она была не в силах остановить слезы, которые капали прямо на пыльный деревянный пол.
Я пообещала себе, что не стану рисковать. Самым безопасным вариантом было бы закрыть дверь, подпереть ее часами и забыть о существовании Вольфганга.
Она все еще помнила, как пыталась оживить промокшего костлявого котенка на кухонном столе матери. В соседней комнате играл диск с классической музыкой. Песни оперных композиторов разливались по дому, пока Эдриенн нежно массировала комок мокрой шерсти. Мать Эдриенн решила, что кота уже не спасти: он не выпил ни капли молока, которое они капнули ему на мордочку, и даже не открывал глаз. Затем композиция Моцарта достигла своего апогея, и прямо на последнем такте котенок открыл рот и издал крошечный писк.
Придумать имя после такого было не так уж и сложно. Вольфганг Амадей Моцарт. Неважно, каким большим он вымахал, этот кот был для Эдриенн самым дорогим существом.
Единственный выбор, который стоял перед ней – спускаться в подвал головой или ногами вперед.
– Чертов кот, – она заговорила, чтобы придать себе храбрости, но слова прозвучали неуверенно. – Вечно попадает в неприятности.
Эдриенн решила лезть ногами вперед. Дверной проем был маленьким – чуть больше, чем ее торс – поэтому девушке пришлось изогнуться под неудобным углом, чтобы протиснуться внутрь. Ее ноги коснулись одной из каменных ступенек, и, изворачиваясь, она принялась карабкаться вниз.
Она ничего не видела, пока ее тело торчало в дверном проеме, поэтому пришлось лезть в подвал вслепую. Это было ужасное ощущение – представлять, что могло скрываться прямо у ее ног, ожидая, когда она переместится еще на сантиметр вниз.
Эдриенн пришлось поднять руки над головой, чтобы пролезть внутрь. Мышцы бедер дрожали от того, что большую часть веса она переносила на здоровую ногу.
– Он, наверное, даже не оценит того, что я для него делаю. Неблагодарный комок шерсти.
Ее горло болезненно сжалось, и слова бравады прозвучали как писк. Когда ее голова наконец тоже оказалась внутри, девушка ахнула. Воздух в подвале был ледяным.
Все, что ей оставалось – это просунуть в дверь руки. Затем она присела на второй ступеньке, наклонив голову, чтобы не задеть грубый деревянный потолок, и выдыхая маленькие облачка пара.
Эдриенн осветила фонариком подвал. Луч высветил в темноте беспорядочную мешанину предметов, не все из которых можно было различить. Она решила, что помещение, должно быть, использовалось либо как склад, либо как мастерская. Куча вещей, от веретен до плугов и мебели, были навалены по стенам. Судя по всему, все эти предметы были сломаны раньше, чем отправились в подвал собирать пыль и паутину.
Справа, шагах в тридцати от нее, сквозь открытый люк пробивался прямоугольник бледно-голубого света. Эдриенн не видела входа, когда обходила дом – вероятно, тот зарос высокой травой. Отверстие было ненамного больше того, через которое она только что попала внутрь, но все еще таило в себе опасность. Кто-то мог пробраться через него внутрь, либо Вольфганг мог выбраться наружу. Если кот потеряется в лесу, окружавшем Эшберн, надежд его вернуть было очень мало.
– Вольф? – Эдриенн осторожно спустилась с лестницы и опустилась на грязный пол. Она старалась говорить негромко, зная, что ее кошка услышит даже шепот. – Вольф, еда! Пойдем кушать!
Обычно он прибежал бы на слово «еда», но единственными движущимися силуэтами, которые Эдриенн могла разглядеть, были облачка пыли, потревоженные ее ногами. Она сглотнула, медленно поворачиваясь, ее луч дрожал над скоплениями форм и теней, когда она пыталась обнаружить какие-нибудь признаки жизни.
– Еда, приятель! Еда!
В свете фонарика мелькнуло что-то бледное. Она повернулась, но это был не кот. Вместо этого на полу она увидела маленький белый прямоугольник. Это показалось Эдриенн странным. Все в подвале, включая пол, было покрыто вековой пылью. Но плоский прямоугольный предмет был совершенно белым и чистым, будто его оставили тут неделю назад.
Это Эдит положила его сюда? Она шагнула ближе и вытянула шею, стараясь разглядеть получше. Кажется, это клочок бумаги.
– Вольф? – повторила она в последний раз, обернувшись по кругу и выдохнув облачко пара в прохладный воздух. Она не видела ничего, ни следов человека, ни животного. Попробовав встряхнуться, чтобы побороть дрожь, пробежавшую по телу, девушка снова повернулась к клочку бумаги.
Подойдя ближе, она увидела, что это был конверт, и вовсе не такой новый, как она ей показалось на первый взгляд. На поверхности лежал тонкий слой пыли, а значит, он пролежал там пару месяцев. Она наклонилась и подняла его. На передней стороне было написано одно-единственное слово: Эдриенн.
По коже девушки пробежали тревожные мурашки. Она замерла на мгновение, прислушиваясь и ожидая предательских щелчков, сопровождавших движения Эдит, но вокруг было тихо.
Письмо было не запечатано. Не в силах с собой справиться, Эдриенн перевернула его и вынула письмо. Аккуратный, безукоризненный почерк был ей знаком. Тот же самый почерк был и в записке из ее спальни. Это написала Эдит. Эдриенн нахмурилась. Что этот конверт делает здесь? Неужели она действительно ожидала, что я найду его… Или… Нет, конечно, нет.
Она направила луч фонарика на потолок. Толстые деревянные доски подвала были на расстоянии почти вытянутой руки над ней. В них были прорехи – совсем небольшие, однако, столетний возраст и постоянная ходьба постепенно расшатали их. Она провела пальцем по одной из щелей. Там, наверху, была гостиная, не так ли? Я помню, как заметила эти дыры между досками в первую же ночь здесь.
Эдриенн представила себе, как все могло быть. Записка осталась на маленьком столике возле камина, ожидая ее возможного прибытия, но из-за какой-то мелочи – будь то порыв ветра из открытого окна, сквозняк из дверного проема или даже случайный удар локтем Эдит – упала на пол. Конверт был плоский и, подобно упавшему с дерева листу, мог проскользнуть между половицами, а его пропажу никто бы не заметил.
Маловероятно, но возможно. В конце концов, я подозревала, что записка из спальни была единственным посланием, которое оставила мне Эдит.
Эдриенн дрожащими пальцами развернула листок. Буквы были маленькими и изящными, и ей пришлось поднести бумагу поближе к лицу, чтобы прочесть их в луче фонаря.
Глава 40
Послание
Моя дорогая Эдриенн,
Я полагаю, ты не знаешь обо мне, хотя я испытывала к тебе неподдельный интерес с самого твоего детства. На самом деле, ты побывала у меня всего один раз, когда была ребенком. Я сожалею, что эта встреча была недолгой. Боюсь, твоя мать отнеслась неодобрительно ни ко мне, ни к моим намерениям.
Есть одна очень важная причина, по которой я оставила тебе свой дом. Как моя единственная родственница, я полагаю, ты будешь готова и прекрасно подойдешь для выполнения конкретной задачи, которая ложится на плечи владельца этого дома. То, о чем я прошу – немалый подвиг, и я молюсь о том, чтобы однажды ты простила меня за то бремя, что я на тебя взвалила.
Чтобы объяснить, о какой задаче идет речь, я должна прежде поведать тебе о нашей семье. Мои родители были честными и добрыми людьми. Когда я была совсем маленькой, в нашем доме поселились мой дядя и его жена. Она была милой женщиной, а мой дядя, уважаемый художник, был не совсем в здравом уме, хотя и пытался восстановить здоровье посредством работы и уединения. Вместе мы пережили больше счастья, нежели печали, и нам посчастливилось стать уважаемыми людьми в округе.
Но был еще один член моей семьи, источник всех мучений моей жизни: моя сестра-близнец Элеонор.
Мы с Элеонор были похожи только внешне. Кажется, сейчас ее состояние называют социопатией. Она сознательно пренебрегала счастьем и здоровьем окружающих людей. С четырех лет она убивала цыплят в нашем саду и колола меня булавками. В мире очень мало людей, которых я считаю бессердечными, но моя сестра – одна из них.
Помимо бессердечия, у Элеонор была еще одна пугающая черта. Боюсь, тебе будет трудно в это поверить. Моя дорогая Эдриенн, как бы тебе ни было трудно понять то, что я собираюсь тебе рассказать, я молю тебя прочитать всю мою историю, прежде чем выносить суждение.
Моя сестра Элеонор обладала сверхъестественными способностями. Сначала это проявлялось слабо, но силы росли, как росла сама Элеонор. Она была так одержима своими секретами, что я никогда не понимала ни пределов ее сил, ни того, как они работали, но вся жизнь, которую я провела, изучая свою сестру, заставила меня поверить в то, что в ней воплотилась душа повелителя магии. Эта душа возрождалась снова и снова, в разных телах и разных разумах, но всегда с одним и тем же даром. Быть может, она прошла через многие эпохи – будучи библейской провидицей, египетской жрицей, Салемской ведьмой, и, наконец, переродившись в Элеонор Эшберн.
Судя по моему опыту общения с сестрой, ее убеждения основывались преимущественно на том, во что она верила. Убеди она себя в чем-то – как бы это ни было противоестественно – и ее тело подчинялось этой вере. Например, Элеонор придерживалась суеверия викторианской эпохи, что душа человека может быть заключена в фотографии. И поскольку она верила в это, это стало для нее истиной. Она никогда не позволяла нам фотографировать ее и не давала разрешения дяде Чарльзу рисовать ее, хотя он одержимо создавал портрет за портретом остальных членов семьи.
Вот некоторые из способностей и слабостей, которые я заметила в своей сестре:
Лунный свет делает ее сильнее.
Свет свечи ослабляет ее.
Она никогда не спит.
Часть ее души может быть заключена в фотографии.
Если она убьет другого человека своими руками, то остаток лет его жизни перейдет к ней.
Ее тело стареет как у простого смертного.
Ты, наверное, знаешь, что каждый дар приходит вместе с проклятием. Она ненавидела отсутствие баланса и неравенство во всем и была непреклонна в отношении этих правил. Ночью она стояла у открытого окна, купаясь в лунном свете, но кричала и сопротивлялась, стоило поднести к ее коже лампу или свечу.
Уверена, ты понимаешь, что подобные дары в сочетании с ее бессердечием представляли настоящую опасность. Не знаю, много ли ты слышала о нашей семье, но мои родители, тетя и дядя были убиты, когда мне было восемь. Эти смерти так и не были официально раскрыты. Я одна знала правду, и она стала моей тяжкой ношей на всю мою жизнь.
Элеонор убила их.
Когда ей было шесть лет, мой отец случайно стал свидетелем того, как она пыталась утопить одного из соседских детей в корыте с водой. С этого дня он держал ее в доме взаперти. Поскольку раньше она никогда не уходила далеко от дома, а мы с ней были похожи, ее существование стало чем-то вроде легенды. Люди в городе спорили, существовала ли она вообще и жива ли.
Днем все было не так уж плохо, но из-за того, что Элеонор совсем не спала, ночью мы были уязвимы. Мои родители запирали дверь ее спальни каждый вечер за час до сна и открывали утром к завтраку. Это спасало нам жизни в течение многих лет, пока однажды ночью, когда нам с сестрой было по восемь, мама не забыла запереть дверь.
Моя семья была разорвана на куски. Не стану утомлять тебя подробностями, но убийства были настолько жестокими, что я, единственная выжившая, была оправдана просто по причине своего юного возраста. Никто не мог поверить, что ребенок способен на такие зверства.
В ту ночь я должна была стать последней жертвой сестры. Вместо этого мне удалось убить ее. Этот день – единственное, о чем я жалею. Подготовься я лучше – оцени ее мощь по достоинству – я могла бы спасти свою семью. И все же, мы здесь. Мы должны принимать свои поражения, моя дорогая, и уважать себя, несмотря на все неудачи.
Остаток моих юношеских лет я провела, живя с бабушкой и дедушкой. Когда повзрослела достаточно, чтобы унаследовать Эшберн, я решила отремонтировать дом и продать его. Я переехала, чтобы наблюдать за ремонтом, но, как ты, наверняка, знаешь, то, что задумывалось на пару недель, превратилось в целую жизнь.
Я думала, что моя сестра одолена и повержена. Я ошибалась. Убив нашу семью, она обрела неестественно долгую жизнь, перед которой оказалась бессильна даже смерть. Всего через две недели после моего переезда в Эшберн она выбралась из своей могилы. Элеонор пришла, чтобы убить меня, отобрать мои оставшиеся годы и поселиться в доме вместо меня. Мы с сестрой выглядели достаточно похоже, чтобы она могла одеваться, как я, и выдавать себя за меня.
И снова я смогла победить ее, хотя эта схватка едва меня не погубила. Я похоронила ее в маленькой могиле в лесу. Именно тогда я поняла, что мое пребывание в Эшберне должно стать постоянным, а сама я должна не терять бдительности, дабы Элеонор вновь не восстала из мертвых. Не думаю, что пережила бы третью встречу с ней. Она стала осторожной, и ее терпение могло превзойти мое.
Но, благодаря бдительности, мне удалось сохранять ее среди мертвых в течение последних восьмидесяти лет. Помнишь те правила выше? Она верит, что свет свечей ослабляет ее, и считает, что часть ее души может быть заключена в фотографии. Когда мы были детьми, я сделала единственный ее снимок. Всю свою жизнь я использовала его, чтобы удержать ее в могиле. Раз в неделю я зажигаю свечу так, чтобы в течение часа или двух свет падал на эту фотографию. Этого достаточно, чтобы без помощи лунного света, придающего ей сил, лишить ее возможности выбраться из могилы.
Вот о чем я прошу тебя, Эдриенн. Как бы мало ты ни верила в мою историю и как бы безумно ни прозвучало это письмо, я надеюсь, что ты сделаешь это для меня – хотя бы в качестве последней просьбы старушки. Прошу тебя, живи в этом доме. Будь здесь счастлива. А раз в неделю зажигай свечу на чердаке, чтобы моя сестра не смогла тебе навредить.
