Мокруха - Ширли Джон

Но в кактусовом садике он чувствовал себя в относительной безопасности. Может, продержаться тут до рассвета? Грёбаные ублюдки, наверное, спят днём.

Или вообще не спят. Его бы это не слишком удивило.

Ещё двое проследовали рядом с садиком, неся что-то длинное, сырое, капавшее на кирпичи. То, что они несли, не обязательно должно было оказаться отрубленной человеческой рукой. Не обязательно.

Они остановились на миг возле бассейна. Один наклонился и вроде бы потыкал тем, что нёс, в тихую, неожиданно спокойную воду. Лонни показалось, что в бассейне просверкнули искорки, но он не был уверен. Двое засмеялись. Это вообще люди? На вид — да.

На террасу попадало больше звёздного света, и Лонни увидел, что это белые мужчины, в одежде. У одного в расстёгнутую ширинку вывалился член, похожий на маленького белого червяка. Они замерли снова у дверей гостевого домика и оглянулись на кактусовый садик. Сверкнули зубы. Они усмехались. Потом мужчины зашли в дом.

Срань господня, подумал Лонни. Ублюдки знают, что я здесь.

Они всё время знали.

Они этого так не оставят.

Лонни пригнулся ещё ниже под прикрытием искривлённых юкк и пополз, будто солдат, преодолевающий заграждения из колючей проволоки. Он отталкивался локтями и коленями, пока не вылез из садика. Потом привстал и на четвереньках пополз через террасу.

У него ведь ещё оставалось оружие. И ему надо было узнать. Он приник к нижнему оконцу гостевого домика. Окна там оказались зашторены. Он услышал голоса. Один из голосов явно принадлежал Орфи. Звучал он так, словно Орфи чем-то обкурился или надрался. Лонни не разобрал слов.

Он поразмыслил, потом переместился к двери, обогнув толстенные, как деревья, стебли роз, растущие прямо из террасы. По дороге он увидел, что на розы нанизано что-то жёлтое. Это были человеческие кости с лохмотьями плоти. Взяв пушку наизготовку, Лонни прошёл в переднюю дверь. За нею оказался холл, заваленный мусором и розовыми лепестками. Из уголка сочился бледно-серый свет.

В мусоре что-то шевельнулось. Лонни замер. Из бутылок, жестянок и тряпья выкопался человек. Вид у него был, как у распоследнего бомжа. Он пополз к Лонни, и юноша увидел, что на несчастном одни подгузники. Заляпанные коричневым детские подгузники. Всё тело человека покрывали шрамы. Он был... Лонни аж головой потряс. Он никогда не видел таких худых людей, кроме как по телевизору, в передачах про голод на далёких континентах. Это был уже не человек, а ходячий скелет.

— Не... — выдохнуло существо. Волосы у него выпали, глаза смотрели в разные стороны. — Не... — Голос его был как шелест бумаги. Когда он полз по полу, конечности издавали сухое царапанье.

Не позволяй им это с собой сделать.

У Лонни мгновенно пересохло во рту, и он отвернулся, чтобы бежать. Потом услышал, как Орфи зовёт его.

— Лонни... чтоб тебя... Иисусе... ублюдки... не... Лонни!..

В голосе что-то было не так. Слова умоляли, протестовали — но тон был по-детски счастливый.

— У меня пушка, — пробормотал Лонни себе под нос. Может, и Митч там, с Орфи?

Он принудил себя выйти за угол и посмотреть через открытую дверь в комнату.

Помещение озаряла единственная грязная лампа накаливания без плафона под самым потолком. Под лампой стояли какие-то подмостки, высотой примерно как кровать. Несколько секунд Лонни таращился на них, а потом уверился, что подмостки и стулья вокруг сделаны из отрубленных человеческих конечностей. Концы костяных обломков не оставляли в этом сомнений. Те, кто это сделал, пропитали руки и ноги чем-то, чтоб те не разлагались, и грубо примотали друг к другу ремнями из человеческой же кожи. Выглядела конструкция ненадёжно, однако держалась, пока Орфи корчился на ней.

Орфея связали и растянули в позе парящего орла. Он лежал на кровати нагой, пока Людоеды (так про себя называл их Лонни) расселись вокруг на корточках или на стульях из человеческих костей. Они были... соединены с ним. Из выставленных гениталий и ротовых отверстий текли какие-то струйки клееподобного вещества, тянулись к Орфею. Струйки дёргались и колыхались, и Лонни увидел, что они живые, что это...

...что это черви. Черви были частью существ, сидевших вокруг кровати, полудюжины существ, не исключая того, кто называл себя Денвер, Больше Чем Человека. Лонни встречал его и Палочку-Выручалочку на улице, когда те проводили кастинги. Ещё в комнате сидела женщина с сияющими глазами, но без лица. Вместо него была полупрозрачная, словно бы газовая, вуаль, загибавшаяся ото рта на большую часть лица. Черви, испущенные ею, копошились в ранах на горле Орфея. Другая женщина согнулась над гениталиями Орфи и неторопливо жевала их, высовывая попеременно розовый язык и белого червя. Наконец, в изножье кровати сидел какой-то жирдяй. Лонни видел, что у Орфи сломана лодыжка, и жирдяй слизывает костный мозг с её обломка, прорвавшего кожу.

Орфей тупо смотрел на лижущего кость толстяка и стонал от наслаждения.

Они что-то с ним сделали, понял Лонни. Орфей стонал не от боли, а в экстазе, пока Больше Чем Человек тыкал отрубленной рукой сторожа в рану на его боку, будто фаллоимитатором. Орфи извивался в отвратительном экстазе. Он не чувствовал боли, хотя ему переломали все кости. Он ободряюще взирал на Лонни.

— Давай сюда, Лон! — сказал Орфи, и у него изо рта поползло что-то вязкое. — Курни!

Повсюду ползали черви. Они не плоть жрали, а что-то ещё. Что?

Женщина в вуали поглядела на Лонни остекленевшими от наслаждения глазами... словно бы умоляя...

Пристрели меня. Пристрели меня, мальчик.

Её голос?

Пристрели меня, mein jung schenes [47]. В голову. Выстрели мне в голову.

У Орфи живот заходил ходуном от копошения червей. Кричать он уже не мог, только смотрел невидящими глазами на лампочку и икал. Черви вгрызались в него, глаза лезли на лоб, и хуже всего была дикая радость в его голосе.

Существа обернулись к Лонни и заухмылялись. Потянулись к нему. В голове Лонни что-то загудело. Сверкнула вспышка наслаждения.

НЕТ.

Он вроде бы крикнул это. Так громко, что чуть голосовые связки не сорвал. Потом вскинул пушку и...

...меня, herrliches [48] мальчик...

...и выстрелил из ствола калибра 0.45 не туда, куда пушка, казалось, поворачивалась сама собой, а в Орфея. Ощутил отдачу, увидел, как брызнули мозги. Потом обстрелял остальных, пока не кончились патроны. Последним выстрелом он расколотил лампочку, и в комнате воцарился мрак. Он швырнул оружие во тьму, развернулся и кинулся наружу.

Он расшвыривал мусор, бутылки и жестянки. Под ногами что-то переместилось и хрустнуло, возможно, позвоночник. В голове прозвучал слабый шелест благодарности. Потом он очутился на террасе. Кто-то вылетел из теней под дубовыми деревьями и ухватил Лонни за левое запястье. Он ударил правым кулаком куда-то — он не понял, куда попал. Сзади заухали и завизжали. Он понёсся дальше, прорываясь через колючие кустарники и боясь распороть себе кожу, пока не достиг чёрного кованого ограждения. Он взлетел на него в долю секунды, не переставая вопить от ужаса на одной ноте, как полицейская сирена, и приземлился с другой стороны, не обратив внимания на боль в коленях и лодыжках. Ещё одна ограда — пустяки. Он влез по ней, как загнанная на дерево кошка, и спрыгнул на песок снаружи. Сзади донеслось разочарованное шипение. Они не ожидали от него такой прыти.

— Не меня! — заорал он. — Меня вам не достать, уроды!

Он бежал куда глаза глядят через ароматные колючие кустарники, пока ноги не отказали. Он упал на песок.

Переведя дыхание, он разразился плачем, и слёзы дали ему силы ползти.

Он не знал, куда приползёт. Главное было — не останавливаться.