Линкольн Чайлд - Огонь и сера
– Профессор, получите разрешение от семьи и... Ведь вы наверняка кого-то знаете?
– Нет, – опустил голову Понсонби. – Никого.
Пендергаст удивленно выгнул бровь.
– Он отдалился от семьи, – пояснил профессор. – При мне он даже не упоминал о ней.
– Какая жалость. Значит, говорите, Бекманн уехал в Европу в тысяча девятьсот семьдесят четвертом, сразу после выпуска? И вы о нем больше не слышали?
– Нет. В конце августа того же года я получил известие от Ренье из Шотландии. Он покидал какое-то сообщество фермеров и направлялся в Италию. Очевидно, наступил некий этап в его жизни, который нужно было пройти. Сказать по правде, все эти годы я надеялся увидеть имя моего студента в журнале или услышать об открытии его собственной выставки. Я часто думал о нем. Мистер Пендергаст, я правда буду очень признателен, если вы расскажете о Ренье.
– Придется, – выдержав паузу, сказал Пендергаст, – очень сильно нарушить закон...
Д'Агоста улыбнулся. Лесть не сработала, и Пендергаст сменил направление. Теперь им не нужно просить – профессор умолял сам.
– Расскажите хотя бы, как Ренье умер.
Трубка погасла, и Пендергаст подождал, пока профессор раскурит ее заново.
– Бекманн спился и умер в ночлежке, в Йонкерсе.
– Боже правый. – Профессор выронил спичку, его лицо застыло. – Я и представить не мог...
– Да, прискорбно.
Пытаясь скрыть потрясение, Понсонби рылся в коробке: руки тряслись, и спички рассыпались по скамейке. Профессор дрожащими пальцами стал по одной складывать их в коробок.
Ученый отложил погасшую трубку, и д'Агоста удивился, заметив, что глаза старика подернулись влагой.
– Такой прекрасный студент... – пробормотал Понсонби, обращаясь больше к себе самому.
Дав тишине сгуститься, Пендергаст достал из кармана «Жизнь художников», экземпляр Бекманна, и передал его Понсонби.
Какое-то время профессор просто смотрел на книгу, затем вдруг выхватил ее.
– Где вы нашли это?
– Среди вещей мистера Бекманна.
– Эту книгу подарил ему я. – Понсонби открыл «Жизнь художников» на форзаце, и из нее выпала фотография. – Вот он, – сказал профессор, указав на фото. – Таким я помню Ренье. Должно быть, снимок сделан во Флоренции, осенью.
– Почему именно во Флоренции? – спросил Пендергаст.
– Я узнаю фонтан. Это на площади Санто-Спирито, там гуляют студенты. А позади виден главный вход в палаццо Гуаданьи, старенькое студенческое общежитие. А осенью, потому что они так одеты. Хотя, возможно, это весна.
Пендергаст забрал фотографию и небрежно спросил:
– Остальные студенты на фотографии тоже из Принстона?
– Их я вижу впервые. Должно быть, Ренье познакомился с ними в Италии. Я уже говорил, среди студентов принято собираться на площади Санто-Спирито.
Понсонби закрыл книгу. Он выглядел очень усталым.
– Ренье... – голос его надломился. – Ренье подавал такие надежды.
– На всех нас от рождения возлагают надежды, профессор. – Пендергаст поднялся и, чуть подумав, добавил: – Если хотите, можете оставить книгу себе.
Понсонби, казалось, не слышал. Ссутулившись, он трясущейся рукой нежно поглаживал корешок.
* * *По дороге в Нью-Йорк д'Агоста беспокойно ерзал на переднем пассажирском сиденье.
– Диву даюсь, как вы вытянули информацию из профессора, а он даже не догадался. – Это действительно было изумительно, хоть и немного грустно: даже после тридцати лет разлуки известие о смерти Бекманна сразило профессора Понсонби.
Пендергаст кивнул.
– Есть правило, Винсент: чем тщательнее человек оберегает информацию, тем легче он ее когда-нибудь выдаст. Сведения доктора Понсонби весьма и весьма занимательны. – Глаза фэбээровца блестели в темноте.
– Похоже, та встреча произошла во Флоренции в семьдесят четвертом.
– Точно. И там случилось нечто... нечто экстраординарное, что через тридцать лет привело по меньшей мере к двум убийствам. – Пендергаст повернулся к д'Агосте. – Знаете такое выражение, Винсент: «Все дороги ведут в Рим»?
– Шекспир?
– Очень хорошо. В нашем случае все дороги ведут во Флоренцию. Туда ведет и наша дорога.
– Во Флоренцию?
– Именно. Уверен, туда же направляется Баллард, если он еще не там.
– Рад, что мы не спорим, еду я с вами или нет.
– Я бы и не стал спорить. Ваши инстинкты полицейского первоклассны, искусство стрельбы поражает. И я знаю, что могу доверять вам в любой переделке, а наши шансы попасть в переделку, боюсь, очень велики. Если вас не затруднит, включите лэптоп еще раз: закажем билеты немедленно. Первым классом, если не возражаете, в оба конца.
– Когда вылетаем?
– Завтра утром.
Глава 48
Общественному транспорту д'Агоста больше не доверял, поэтому к Пендергасту отправился на такси. Из предосторожности он вышел за несколько кварталов от особняка. Интуиция подсказала, что Пендергаст поступил бы на его месте именно так.
Д'Агоста вытащил из багажника один-единственный чемодан и дал водителю пятнадцать долларов.
– Сдачи не надо.
– Подумаешь!.. – И таксист надавил на педаль газа. Увидев д'Агосту с чемоданом возле отеля, он явно собирался наварить на поездке до аэропорта, но узнав, что ехать придется не куда-нибудь, а прямиком в Гарлем, особой радости не испытал.
Такси скрылось за углом, и д'Агоста тщательно оглядел Риверсайд-драйв, проверяя окна, подъезды и темные промежутки между фонарями. Не заметив ничего подозрительного, он поднял с земли чемодан и пошел по улице на север.
Вещи д'Агоста собрал всего за полчаса. Звонить жене даже и не подумал – зачем? Надо будет, позвонит ее адвокат. Шеф Маккриди, узнав, что д'Агоста вылетает в незапланированную командировку, оживился. Будет, что скормить местным газетчикам, мол: «Офицер полиции Саутгемптона направлен в Италию по горячему следу». А раз уж самолет вылетал на рассвете, Пендергаст пригласил напарника на ночь к себе. От земли предков д'Агосту отделяли какие-то часы. Он нес чемодан, и эта мысль одновременно горячила и отрезвляла.
Единственное, что было плохо, – это расставание с Лаурой Хейворд. Их с д'Агостой отношения расцвели пышным цветом, и хоть круговерть последних дней не позволяла увидеться, он впервые за последние двадцать лет начал ухаживать и вновь ощутил почти забытое томление. Д'Агоста позвонил Хейворд из отеля, сказал, что утром вместе с Пендергастом улетает в Италию. Прошло несколько секунд, и Хейворд ответила: «Береги задницу, Винни». Черт, только бы эта поездочка не пустила все под откос...
Впереди показался особняк, пронзивший небо остроконечными надстройками портика. Д'Агоста прошел в железные ворота и дальше по дорожке к крыльцу. На стук открыл Проктор. Он молча повел гостя по коридорам, где гуляло эхо, и по комнатам, занавешенным гобеленами, в библиотеку. Огромную, заставленную книжными стеллажами комнату освещало лишь гудящее пламя в камине. Пендергаст нашелся у дальней стены: он спиной ко входу, склонившись над длинным столом – писал на листе кремовой бумаги. Слышался треск огня и скрип пера. Констанс нигде не было видно, но д'Агосте показалось, что он слышит – на самой грани восприятия – далекое, унылое звучание скрипки.
Д'Агоста постучал о косяк.
– А, Винсент, – резко обернулся Пендергаст. – Проходите.
Он спрятал лист бумаги в деревянный ящичек, выложенный изнутри перламутром, и, аккуратно закрыв коробочку, отодвинул ее в сторону. Уж не пытался ли он спрятать от д'Агосты ее содержимое?
– Не желаете освежиться? – спросил Пендергаст, пересекая комнату. – Коньяк, кальвадос, арманьяк, «Будвайзер»?
– Нет, спасибо.
– Тогда, если не возражаете, я выпью сам. Присаживайтесь, пожалуйста. – Отойдя к бару, Пендергаст налил себе на два пальца янтарной жидкости в большой коньячный бокал.
Д'Агоста внимательно следил за товарищем. В движениях Пендергаста проскальзывала странная неуверенность, и д'Агоста ощутил беспокойство, природу которого объяснить не решился.
– В чем дело? – машинально спросил он.
Пендергаст, отставив графин, сел на кожаный диван напротив д'Агосты. Задумчиво отпил из бокала. Затем отпил еще.
– Возможно, вам я могу рассказать, – тихо произнес агент, словно только что принял решение. – По сути, если кто-то и должен знать, то именно вы.
– Должен знать что?
– Я получил это полчаса назад. Хуже момента не придумаешь. Мы слишком далеко зашли и не можем бросить дело, занявшись другим.
– А что вы получили?
– Вот. – Пендергаст кивнул на сложенное письмо на столе между ними. – Возьмите, не бойтесь, я уже принял необходимые предосторожности.
Что это значит, д'Агоста не понял. Он потянулся, взял письмо и бережно развернул. Похоже, бумагу изготовили вручную, из прекрасного льна. Тисненый герб наверху изображал глаз без век над двумя лунами, а под ними – лежащего льва. Сначала лист показался д'Агосте пустым, потом он увидел в середине маленький изящный номер: «78» – выведенный гусиным пером.
