Чарльз Уильямс - Тени восторга
— Это всего лишь цветы, рядом с которыми мы живем, — задумчиво произнес он. — И все же они почти достойны Мессии.
Моттре повернул искаженное лицо к своему повелителю.
— Неужели вы отдадите их? — хрипло прошептал он и дрожащими руками потянулся к сокровищам на столе. — Это… это сама жизнь! — Он благоговейно опустился перед столом на колени.
Глядя на него сверху вниз, Консидайн положил руку на плечо своего соратника.
— Вы их так видите? — спросил он и почувствовал ответную дрожь коленопреклоненного, когда тот поднял лицо.
— Не отдавайте их, — простонал Моттре. — Они — всё, они — это я! Отдайте их мне! Вам они не нужны. У вас и так есть все, чего вы хотите. Говорю вам, они как женщина, они даже больше: женщина не может так трепетать! Я хочу быть рядом с ними, не забирайте их. Я никогда у вас много не просил, я сделаю все, что вы захотите. Скажете — убить, я убью! Я отдам вам за эти камни чью угодно кровь. Хотите — заберите мою жизнь, только сначала дайте их мне! О, они сами меня убьют, они так безжалостны. Неужели вы их не чувствуете? Неужели не ощущаете, как они перетекают в вас? Или в меня?.. Я… — Моттре задохнулся от неистового желания и смолк.
— Полно, Моттре, полно, — Консидайн наклонился к нему, — вспомните, к чему мы стремимся. Будьте хозяином любви, будьте хозяином смерти! Пусть не восторг мучает вас, а мука станет восторгом. Не ради обладания, не ради себя, овладейте вашим желанием и превратите его в силу. — Он надавил руками на плечи Моттре и пригнул его к полу. — Не ради мечты, из-за которой умер бедняга Нильсен, но ради силы и славы жизни, ради единения смерти и любви и ради власти, что исходит от них. Моттре! Вы, живущий ради красоты, умрете ради красоты!
Он отпустил Моттре, и тот сразу вскочил на ноги и снова кинулся к столу.
— Вот моя жизнь! — вскричал он. — Кто посягнет на них, тот против меня.
— Помните о тех, кто потерпел неудачу на пороге достигнутого, — сурово проговорил Консидайн. — Вам обещано больше, чем все эти камни, — вы ищете победы над смертью. Уничтожьте их в себе, и войдете в покои смерти. Но если вы возьмете хоть один, вы пропали, Моттре. Если вы решите обладать, вы пропали.
— Неправда! — воскликнул мученик. — Вы же обладаете деньгами, домами и землями? Вы же сами говорили, что человек может питаться восторгом того, чем обладает? Скупец — золотом, а любовник — женщиной?
— Если случай дает ему золото или женщину, пусть берет, — ответил Консидайн, — если случай отнимает у него — пусть забудет. Не должно быть разницы. Да, я использую то, что имею, для нашего учения. Но если бы завтра исчезло все мое состояние, думаете, я изменился бы? Человек, предпочитающий обладание потере, пропал. Вы далеко зашли, Моттре, изведав охоту и войну, вы выросли и жили этим восторгом. Живите им и сейчас, а вся эта боль — лишь ваша сила, ищущая достойного разрешения.
— Нильсен искал его, и он мертв! — выкрикнул Моттре. — Это невозможно, это безумнее любых мечтаний. Разве другие в Уганде и Нигерии не пробовали идти этим путем, и разве они оказались удачливее?
— Этим путем шли многие, на востоке, в Англии и Америке, — сказал Консидайн. — Их было намного больше, чем вы полагаете. Разве это причина разувериться, если миллион до вас потерпел неудачу? У одного в конце концов получится, а у его детей это будет уже в крови. Забудьте Нильсена, забудьте их всех. Делайте, что должно.
Консидайн поймал взгляд Моттре и удерживал его до тех пор, пока полковник, содрогнувшись, не отвернулся к стене.
— Я не могу… только не это, — с мукой простонал он. — Что угодно… только не это.
— Вы идиот?! — рявкнул Консидайн. — Это всегда что угодно и всегда это. Как же вы собираетесь встретить смерть когда-нибудь, если не осмеливаетесь умереть сейчас? Всем в этом мире предстоит рано или поздно сдаться ей, но смысл смерти в том, чтобы принять ее добровольно и получить свою выгоду. Жизнь — сражение. Сражайтесь же, получайте раны и научитесь наконец использовать их опыт.
— Но вы же не отдадите их? — жалобно спросил Моттре. Видно было, что слова Консидайна плохо доходят до него. — Пусть они хотя бы будут у вас. Не отдавайте…
— Разумеется, я их отдам, — прервал его Консидайн. — Пусть лучше служат легенде, чем человеку. Если бы я последовал вашему совету, вы лишились бы своего царства, царства Человека.
Резкий стук в дверь прервал разговор. Мимоходом развернув Моттре лицом к стене, чтобы не видно было его измученного выражения, Консидайн спокойно сказал: «Войдите». В комнату вошел Верекер.
— Сэр, пришло сообщение, — сказал он.
— Сейчас приду, — ответил Консидайн, и когда Верекер вышел, собрал драгоценности и ссыпал их обратно в чемоданчик. Моттре тоскливо следил за ним. Так может смотреть путник, чей верблюд только что пал, на исчезающий мираж, или юноша на то, как его возлюбленная отдает свою драгоценную руку другому. Консидайн запер чемоданчик, поставил его возле стола, взял Моттре под руку и вывел из комнаты.
Тем временем Роджер, Кейтнесс и Розенберг так и сидели в одной комнате, не находя, да и не желая находить ни одной темы для разговора. Судя по звукам, в доме что-то происходило. До них доносились новые голоса, иногда звук прибывающих или отъезжающих машин. Ожидание становилось трудно переносимым, и Кейтнесс, наиболее восприимчивый к внешним впечатлениям, сдался первым. Иезекииль все еще сидел у камина, погруженный в размышления о древних фразах, размышляя над тем, какую роль Высший и Священный сыграл в тайной истории Иосифа или Давида, что в словах Руфи или Есфири означало прощение Израиля. Роджер раздумывал совсем над другими текстами, пробовал привнести в давно знакомые строки новое переживание, рожденное новым опытом, пытался осознать царственные периоды времени и пространства, существующего и измеряемого торжеством поэзии. Строки приходили к нему словно издалека, но пространство перестало восприниматься как внешнее, он сам растянулся на лиги, разделявшие его и любимых поэтов, и это собственное пространство больше не было пустотой, оно вибрировало от переполнявшей его непонятой жизни. Никогда раньше он так не досадовал на свое скудное разумение. Стихи возникали из бездны — они всегда так говорили — «бездны разума» — «та сила страшная, что происходит из бездны разума» — бездны его разума — она заведет его в бездну — она найдет для него бездну… О, как мало, как мало знает самый рьяный читатель, какие тайны кроются в слове!
Там обитает тьма, и сонмы всех существ туманных трудятся все время, там, будто в здании, подобном дому их[68] — одно волшебное мгновение он размышлял, не был ли и впрямь этот дом их домом.
