Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия
А ещё позже Хайнц узнал, что и сам вполне может служить объектом подобного бессмысленного поклонения. Заодно он наконец почуял, чем всё это пованивает. В самые первые дни своего пребывания в Адлерштайне он то и дело ёжился, ощущая чей-то пристальный взгляд, а когда оборачивался, рядовой Хафнер торопливо отводил глаза. Поначалу Хайнц не придавал этому значения: мало ли, может, парень просто хочет подружиться — Хайнцу было хорошо знакомо необъяснимое чувство, уверенно ведущее сквозь толпу незнакомых людей к тому единственному человеку, с которым почему-то так хочется заговорить и который потом становится лучшим другом. Но кое-что было неприятно. Хафнер был красив как девушка, и в его манере томно улыбаться и посматривать исподлобья было что-то неправильное, настораживающее. Хайнц начал по возможности сторониться сослуживца, а тот стал приставать с вопросами, нескончаемыми разговорами и однажды под каким-то предлогом завёл Хайнца в тёмный тупик коридора казармы и вполне конкретно объяснил, что ему нужно, — а наивный Хайнц ещё и не сразу понял, что за новое развлечение предлагает «брат по оружию». После краткого экскурса в теорию Хафнер незамедлительно приступил к практике: полез хлипенькими своими пальчиками туда, куда парню совать руки вовсе не положено. Напуганный Хайнц двинул Хафнеру кулаком в грудь:
— Да ты что, совсем рехнулся?
Хафнер картинно надул розовые губки:
— Я к тебе по-хорошему, а ты…
— А что я? Я тебе мозги вышибу, урод! Ещё раз полезешь…
— Дурак, — спокойно сказал Хафнер. — Не знаешь, от чего отказываешься.
— Да пошёл ты, дерьмо вонючее!
— Ну оскорбляй, оскорбляй, пожалуйста, — Хафнер улыбнулся, с ямочками на девичьих щеках.
— Я… я коменданту скажу! — заикаясь, выдал Хайнц самое нелепое из всего, что возможно было сказануть.
— Только попробуй, — холодно возразил Хафнер. — Сам же и отправишься по сто семьдесят пятой прямиком в гестапо, ты понял? Только попробуй вякни.
Это говнецо ещё и статью знает! У Хайнца ноги подкосились: теперь его наверняка ждал самый настоящий шантаж.
Пидор чёртов…
Шантажа Хайнц благополучно избежал, но страх остался. Мало-помалу Хайнц начал понимать: тот параграф уголовного кодекса, о котором Хафнер имел самое чёткое представление, не очень-то способствовал искоренению некоторых замалчиваемых особенностей армейского быта. В бордельных талонах отделению Штернберга было отказано, о чём Хайнц нисколько не печалился, но, тем не менее, не упускал случая заодно с некоторыми сослуживцами бурно выразить сожаление по этому поводу.
За всеми этими размышлениями Хайнц скоро задремал, и ему приснилось, будто он в бытовке отстирывает сорочку от крови — по розоватой воде бегают металлические отблески — и вдруг ему на влажное плечо опускается горячая ладонь и знакомый голос бархатно произносит в ухо: «Мой друг, я не вижу вашей руны» — и что-то больно колет в солнечное сплетение. Хайнц вздрогнул и проснулся. В узком чёрном окне, ровно в центре, щурилась яркая белая звезда. Хайнцу припомнилось, что днём точно под тем местом, где сейчас мерцает звезда, над низкими крышами далеко возвышается туманная лесистая гора. Всё это вместе неожиданно представилось нехитрой шифровкой. Звезда. Гора. Штернберг. Ещё Хайнц вдруг вспомнил, что на деревянной спинке его кровати, в изголовье, кто-то в незапамятные времена вырезал готическое «SB» (в занозистые литеры въелась пыль) — Хайнц придерживался нехитрой догадки, что таинственные буквы являются инициалами чьей-нибудь возлюбленной, но тут его осенило: Stern, Berg, ну конечно же. Затем в памяти всплыло, что на днях Эрвин раздобыл потрёпанный сборник стихов под названием «Утренняя звезда», а на стене в каптёрке висит выдранная из журнала картинка с изображением замка на неприступной скалистой горе, в окружении чёрных разлохмаченных туч, сквозь прорехи в которых тянутся к земле колючими дюреровскими лучами правильные геометрические звёзды. Ни с того ни с сего Хайнцу стало очень страшно. Он резко сел на кровати. Что-то покалывало чуть ниже грудины. Он принялся грубо растирать грудь, сорвал коросты, и по коже заструилось тёплое. Хайнц бросился к двери, но остановился на пороге. Помедлив, вышел в коридор и прислушался. В соседней комнате было на удивление тихо: ни смеха, ни болтовни, ни Пфайферова вранья, ни пошлых шуточек Радемахера — ни единого слова. Хайнцу снова сделалось не по себе.
Из комнаты вышел Вилли Фрай, уставился на Хайнца:
— Ты чего?
— Да так… — Хайнц хмуро покосился на Фрая, ощущая смутную зависть к его беззаботному взгляду по-детски лучистых глаз, казалось наделённых замечательной способностью в упор не видеть того, на что смотреть не стоило, чистых и ясных, невзирая на всё вокруг — на ругань и издевательства, скабрёзные анекдоты и сальные разговорчики, глупость и однообразие. И ещё эта его появившаяся в последнее время постоянная готовность улыбнуться…
Хайнц делано небрежно спросил:
— Чего это там, уснули все? Тихо, как на кладбище.
Фрай смешно сморщил веснушчатый нос, будто собирался чихнуть.
— Нет. Просто сидят, молчат. Не знаю… Может, боятся.
— Чего… боятся?
— Говорить… Понимаешь, мне вот почему-то постоянно кажется, что командир все наши разговоры слышит, — тихо сказал Фрай.
— Ну, это ты уже малость того, — Хайнц нервно хохотнул. — Этак, знаешь ли, и рехнуться недолго. Ему плевать на наш трёп, я тебе серьёзно говорю. Про него ж, наверное, чего только не думают. Он ведь чужие мысли читает, давно привык уже.
Вилли смотрел доверчиво. Он мало на кого так смотрел, он игнорировал тех, кто обычно смеялся над ним, изводил дурацкими вопросами на тему, есть ли у него закурить или знает ли он хоть что-нибудь о том, откуда берутся дети. Хайнц никогда не принимал участия в подобных развлечениях. Поэтому Фрай, помявшись, совсем тихо сказал ему:
— А знаешь, мне иногда ещё кажется, будто он прямо за спиной стоит и в ухо что-то шепчет.
Хайнц внимательно поглядел на Фрая.
— И давно тебе это кажется?
— Дня два, наверное…
— А он к тебе ножичек не применял?
— Что?
— Ну, своей ковырялкой тебе ничего не выскребал на груди?
— Он сказал, что это такой особый знак для тех, кто будет с ним, символ избранности, — гордо заявил Фрай.
— Чего-чего? — фыркнул Хайнц. — Так прямо и сказал? «Избранности»… Специально для тебя небось сочинил. А ты и уши развесил. Ты смотри, поосторожней с ним. У него явно с головой не всё в порядке.
— Неправда. Он самый лучший командир на свете.
— Если уж на то пошло, мы ещё и не видели толком, какой из него командир. Может, и не увидим никогда… Слушай, ему ведь, похоже, не солдаты нужны. Ему просто живое мясо нужно. Вот гляди, выпьет из нас все соки, и всё, капут. Он ведь вполне может. Рядом с ним стоишь — аж ноги подкашиваются…
