Вячеслав Денисов - Забытые заживо
Он пытался думать о чем угодно, лишь бы не вспоминать о том, что случилось в котловане. Его мозг, и он был уверен, что не только его, но и Франческо, и Дженни, отторгал эту информацию по причине ее полной ирреальности. Ясно одно: свет – спасение. Все плохое на этом острове боится света. Ночь – опасная хищница.
Нагой, он вышел на берег. Одеваться совсем не хотелось. Левша всегда удивлялся тому, как аборигены бегают по своим островам без одежды. Ведь это так неудобно, когда все болтается и можно нечаянно за что-то зацепиться или поцарапать бедро, в конце концов. Будешь лежать на песке и задремлешь, но не будет дремать краб… И сейчас, глядя на свое отражение в воде, присев над ней и разглядывая свое розовое от загара и чистое от воды лицо, Левша понимал аборигенов лучше, чем кто-либо. Ему не хотелось одеваться. Его бы воля, он закинул бы улов за спину и вышел бы навстречу остальным в чем мать родила. Правда, не далее как полчаса назад он убедился в том, что родила она его в рубашке.
Он встал на колени, чтобы выяснить, прыщ ли у него у левой брови, или просто прилипла песчинка. Он заглянул в воду.
И последнее, что Левша увидел в отражении, была взлетевшая над его головой толстая, гладкая, в последнее мгновение показавшаяся ему едва ли не полированной, палка.
От омерзительного звука удара по голове и чудовищной боли в затылке на него нахлынул приступ тошноты.
Больше Левша ничего не слышал и не видел. Он упал лицом в воду, и звуки и краски надводного мира перестали существовать для него.
Глава 19
Макаров повертел в руке пачку. Две штуки.
Вытянул одну, щелкнул зажигалкой. Он курил четверть века и теперь с трудом представлял, что будет, когда он вынет из кармана пачку, а она окажется пустой.
Однажды с ним такое уже было, он бросал курить. Неделя отказа от сигарет проходила в тошнотворном кошмаре. Он доводил себя до мучительных экзальтаций, впадал в панику, он перестал спать и стал груб и резок. Вопреки ожиданиям, у него пропал аппетит, и в какой-то момент у него даже пропал интерес к жене. Она его не возбуждала, он думал только о сигарете. Одной-единственной, которую можно выкурить до фильтра, почувствовав легкое головокружение. И вот сейчас та самая, единственная, оставалась в пачке, которую он бережно уложил в карман.
Он слишком устал, чтобы ощущать стук надежды в сердце или, наоборот, плач отчаяния. Поднимаясь и поднимаясь по девственной тропе, которая не была вытоптана, но которую он представлял мысленно, Макаров вспоминал время, когда без труда мог пробежать десять километров. Из полузабытых уроков военного дела он помнил, что путешествие по маршруту, который ты выбираешь сам, во много раз сложнее машинальных движений ног по тропе, уже известной. В первом случае над человеком всегда тяготеет ответственность за первый шаг, за право его сделать. Трава была сочная, высокая, он не видел в ней, куда ступает его нога, и только когда ощущал подошвой твердь, уверенность сменяла сомнение. Бесконечно происходить это, конечно, не могло. И он, шедший первым, уже собирался предложить сделать остановку, как вдруг меж сплетений растительности забрезжили солнечные блики, показался вроде бы просвет.
Он обернулся. Донован и Гоша не проронили за все время похода и десятка слов. Доктор дважды падал, что не могло не стать причиной коротких разговоров, да Гоша несколько раз высказывал предположение, что у Макарова неплохие задатки геолога.
– Лучше бы вы были топографом, а не я геологом.
– Топограф и геолог в некотором смысле одно и то же.
– Тогда какого дьявола я веду вас, а не наоборот?
– Ведет тот, кто знает, куда идет, – Гоша снял рубашку, вытер ею лицо, тело и накинул на шею как полотенце. – Я же представления не имею, куда вы нас ведете.
– Я пытаюсь найти признаки жизни на этом острове. Той, которая могла бы дать всем нам корм и кров. Ведь должно же здесь хоть что-нибудь такое быть.
Мимо них, треща чем-то, похожим на крылья, стремительно пробежало невидимое что-то. Качнулся куст, с цветов осыпалась пыльца.
– Я с ума скоро сойду, – признался бледный, как мертвец, сверкающий очками Донован. – Эти лягушки… И могила…
– Вы видите просвет в лесу? – спросил Гоша, обращаясь к Макарову.
Через несколько минут они вышли из джунглей и остановились, захлебнувшись открывшимся перед ним пространством.
Перед ними расстилалась изумрудного цвета долина, усыпанная цветами. Она то уходила вниз, словно проваливаясь в бездну, то, спустя восемьсот или более того метров, снова плавно поднималась. Скорее это была даже не равнина, а гряда пологих холмов, но всем троим она показалась именно долиной, потому что ни один холм не мог сравниться с горами, вставшими вдали и придавившими их своим великолепием. Одна из горных вершин, покрытых растительностью, тонула в облаке. То ли гора стояла, потому что держалась за это облако, то ли облако остановило свой ход, зацепившись за ее верхушку, да только первые впечатления Макарова и его спутников оказались настолько яркими, что все трое, не сговариваясь, опустились на землю.
– Я никогда не видел такой красоты, – признался Гоша. – До этого момента думал, что красноярская тайга с ее головокружительным запахом кедровой смолы – лучшее, что было в моей жизни.
Горы возвышались далеко, так что деревья и кустарники, облепившие их склоны, издали казались мхом. Слева виднелась расщелина, через которую открывался не менее волнующий вид: где-то там, вдали, бог весть за сколько километров от места, на котором находились эти трое, катился со скал водопад. Уже второй, что Макаров видел на этом острове. Справа не было ничего… То есть было, конечно… просто нужно было пройти еще шагов сто…
Стоя на краю скатывающейся вниз зеленой долины, Макаров смотрел на океан поверх леса, который они только что пересекли. Там, внизу, завязывался какой-то общий узел. Главная тема картины – там начинался подъем, переходящий в джунгли, там же огрызками камней стартовали возвышенности, постепенно вырастающие в горы, и там же, в тихой, словно детской рукой выкопанной лунке – сверху именно так она и представлялась, – наслаждалась собственным спокойствием бирюзовая, тронутая солнечным светом лагуна.
– Красноярская тайга? – повторил он слова Гоши, словно в забытьи. – Как это вас туда занесло?
– Ну, меня оттуда и не выносило, – просто ответил Гоша, свинчивая крышку с бутылочки. Глотнув, он закрыл глаза. – Сначала я провел там молодость, дыша свободой, а на старости лет прихватил неволи на полную катушку.
– Вы сидели? – как можно равнодушнее поинтересовался Макаров.
– Да. – Гоша говорил об этом так же просто, как Донован говорил бы о коронарном шунтировании.
